Стогов, не выдержав, резко выключил телевизор, сердито проворчал:

— Рано еще, батенька, говорить об успехах…

В эти минуты он был чрезмерно строг и даже несправедлив к себе. Десятки лет жизни посвятил Стогов исследованию неисчерпаемых глубин атома. Шаг за шагом двигались советские ученые по таинственным лабиринтам микромира. С боем, с трудом давался каждый шаг. Приходилось вести упорную борьбу сразу на нескольких направлениях: нужно было продлить измеряемую ничтожно малыми долями секунды жизнь элементарных частиц, найти способы сохранения их сверхвысоких энергий.

В нашем земном мире нет положительно заряженных электронов, нет протонов, имеющих отрицательный заряд. Лишь в потоках космических лучей устремляются к земле эти посланцы немеркнущих солнц Галактики. Устремляются и не достигают земли. Но в камерах гигантских ускорителей удалось возродить эти удивительные частицы, за свои необычные свойства получившие название античастиц. Сразу же открылось самое ценное их свойство. При встрече с обычными частицами они поглощали их, как бы растворяли в себе, происходил процесс взаимною исчезновения частиц — превращение их в другие формы вечно бессмертной материи. Этот процесс ученые назвали аннигиляцией. Аннигиляция сопровождается высвобождением большого количества энергии. Стогов и его соратники выдвинули перед собой цель поставить на службу людям этот неисчерпаемый источник энергии, на этой основе создать над землей так называемое «холодное» Солнце в отличие от термоядерного с его звездными температурами.

Вынашивал Стогов и мысль поставить античастицы на службу защиты человечества от смертоносных радиоактивных излучений. Пусть аннигиляция станет броней между человеком и все еще коварной силой атома.

Шли годы открывались все новые тайны атома, но далеко еще было до осуществления поставленной Стоговым цели.

За несколько дней до отъезда Стогова в Париж явственно заявила о своем существовании еще одна элементарная частица. Стогов хорошо помнил тот день, когда в окружении товарищей, с нескрываемым волнением рассматривал еще влажную фотопленку, на которой увеличенные в сотни миллионов раз были запечатлены следы движения этой, еще не получившей названия частицы. Лишь мгновения продолжалась жизнь этого светоподобного мотылька микромира. В гигантских, лишенных воздуха камерах ускорителя, перед которым давно уже померкла гордая слава дубненского исполина конца пятидесятых годов, пытливые люди придали этой частице энергию, измеряемую многими десятками миллиардов электрон-вольт, выбили этот кирпичик из цепкого лабиринта здания атомного ядра и заставили оголенную, одинокую, лишенную привычных соседей частицу со скоростью света устремиться вперед.

Лишь секунды жил в вакууме камер этот еще неведомый посланец микрокосмоса, но люди уловили, зафиксировали его светящийся кометоподобный след. Люди торжествовали победу, свершив еще один шаг в необъятное, упорно хранящее свои тайны здание атома.

И вдруг эта светлая радость оказалась преждевременной. Короткий ответ Игоря свидетельствовал, что новорожденная, пока еще безымянная частица больше не появлялась.

Стогов почти зримо представил, как на центральном пульте вспыхивали сигналы, донося наблюдателям о космических напряжениях в камерах ускорителя, но напрасно сверхзоркие глаза приборов неустанно следили за всем происходящим. Желанного светового пунктира на фотопленке больше не появлялось. Неведомая частица бесследно исчезла…

Несмотря на все большие достижения, принесшие Михаилу Павловичу мировую известность, сам Стогов никогда не считал себя баловнем научной судьбы. Много лет провел он возле ускорителя, ища разгадку капризов обитателей микромира, он был свидетелем и участником многих смелых рывков человека в недра атома. И потому-то Стогов как никто другой, знал, что за каждой удачей, за каждым даже частным успехом стояли месяцы, а порой и годы споров, исканий, надежд и разочарований. Значит, нужно было пройти через все это и сейчас.

Многолетний опыт исследователя сейчас подсказывал Михаилу Павловичу, что нужно на время прекратить эксперименты, «забыть» об упрямой частице, спокойно проанализировать добытые данные, поискать обходные пути и с новыми силами, с новых позиций двинуться в новую атаку.

Но обычное хладнокровие и терпение на этот раз точно изменили Стогову. Поэтому, едва переступив, порог своей подмосковной дачи, даже не приняв против обыкновения душ, он сразу же потребовал от Игоря подробного отчета. Стенографически точно рассказывал Игорь о ходе опытов, и Стогов не мог не убедиться в том, что сотрудники свято исполнили все указания профессора. Но Михаилу Павловичу никак не удавалось отделаться от мысли, что находись он в эти-дни в лаборатории — все было бы иначе.

Михаил Павлович размашисто ходил по кабинету, резче обозначились морщины на лбу, потемнели, задумчиво прищурились глаза. Наконец, он остановился у стола, достал из ящика толстый том с тиснением на коричневой обложке Доктор Ирэн Ромадье «Основы теории элементарных частиц», быстро раскрыл книгу, задержался взглядом на титульном листе, где в левом верхнем углу размашистым не женским почерком было написано «Коллеге другу, любимому Ирэн». Много раз в трудную минуту эти слова согревали, успокаивали… Так и теперь, дальше уже читал спокойно, вдумчиво. И эта книга, написанная на чужом языке самым близким Стогову человеком, опять вселяла уверенность: нет, он не ошибся, безымянная частица действительно существует, и он, Стогов, должен найти ее, практически подтвердить смелые теоретические догадки своего далекого друга.

Через плотно зашторенные окна в комнату пробивались щедрые утренние лучи, из сада доносился радостный птичий гомон, свежий ветерок нес влажный аромат распускавшихся цветов. Но Стогов, сосредоточенно вышагивавший по просторному кабинету, не замечал этой великой симфонии света, звуков, запахов цветов и трав — симфонии утра, гимна вечного обновления природы.

Размышляя о дальнейших путях экспериментов, Михаил Павлович потерял всякое представление о времени и поэтому был крайне удивлен, когда вдруг скрипнула дверь и с порога прозвучал негромкий голос: