Человек был одет как член кабинета министров, но двигался как демобилизованный военный. Широкоплечий, светловолосый, он щурился словно от неприятного солнечного света. По пути к пасеке его левая нога в добротном ботинке фирмы «Клеверли» странным образом слегка волочилась. Он, конечно, прожил достаточно, чтобы иметь десяток-другой врагов, но еще не так много, чтобы их всех пережить. Шофер остался ждать у машины с лондонскими номерами и прикрытыми выключенными фарами, вторившими прищуру ослепленного солнцем пассажира.

— Они вас когда-нибудь кусали? — спросил человек из Лондона.

— Постоянно.

— Больно?

В качестве ответа на этот дурацкий вопрос старик приподнял сетку, чтобы не утруждать себя вполне очевидным «да». Человек из Лондона спрятал в седеющих светлых усах подобие улыбки.

— Больно, должно быть, — сказал он. — Вы любите мед?

— Не особенно. Нет, не особенно.

Казалось, человека из Лондона несколько удивил ответ старика, но он кивнул и признался, что и сам не очень-то его любит.

— Знаете, кто я? — спросил он, помешкав.

— Род и вид, — сказал старик и поднес руку к сетке, словно снова хотел опустить ее на лицо. Но затем полностью снял маску с головы и сунул под мышку. — Лучше пройдем в дом.

Человек из Лондона уселся на стул у окна и сделал осторожную попытку, со скрипом отворив окно на один-два дюйма, впустить внутрь хоть немного свежего воздуха. Это был самый неудобный стул в доме, соединивший в себе наихудшие качества пильных козел и церковной скамьи, но у старика не было иллюзий относительно стоявшего в комнате запаха. Хотя сам он его чувствовал, как не чувствует гнусное зловоние своей мрачной берлоги медведь или тот же великан-людоед.

— Могу предложить вам чашечку чаю, — сказал он, хотя на самом деле не был до конца в этом уверен. — Кажется, мой запас относится к началу тридцатых. Не знаю, вероятно, чайные листочки со временем начинают горчить или полностью теряют аромат, а я, как человек благоразумный, вынужден признать, что час моих уже пробил. Есть еще отвратительный эрзац-кофе, который может оказаться для вас новинкой, полковник… Ведь вы полковник, я прав?

— Треднидл.

— Полковник Треднидл. Кавалерист?

— Моторизованная пехота. Шотландский полк Леннокс.

— А, тогда виски.

Предложение было сделано и принято в атмосфере ехидного добродушия, которое до сих пор характеризовало его отношение к офицеру разведки, но старик тут же заволновался, не выпит ли уже давным-давно столь галантно предложенный им шотландский виски, не выдохся ли он, не превратился ли в смолистый клейстер; а может, это вообще был не виски, или его вовсе не было. Пять минут спелеологических изысканий в преисподней стоящей в углу горки привели к появлению на свет божий бутылки «Гленморанджи», покрытой таким слоем пыли, который отпугнул бы любого Шлимана. Он стоял, весь дрожа после успешно проведенной операции и вытирая пот со лба рукой в шерстяной кофте. То, что его, как мальчишку, отстранили от продолжения расследования, означало, что события развиваются в нужном направлении, что появился поворотный пункт на пути к разгадке и, более того, что дело обещает быть захватывающим.

— Нашел! — воскликнул он треснувшим от стыда голосом и щедрой рукой налил виски в приемлемую, с точки зрения чистоты, рюмку. Протянув ее человеку из Лондона, опустился в кресло. Воспоминание о вкусе шотландского виски во рту было подобно запаху горелых листьев, притаившемуся в шерстяном шарфе. Но так немногочисленны и ветхи были скрепляющие его тело узы, что старик не решился их ослабить.

— Наша страна, — начал полковник, — слишком быстро прощает своих врагов и слишком торопится забыть старых друзей. — Он глубоко втянул запах виски, на два дюйма заполнившего рюмку, словно хотел очистить ноздри от посторонних запахов, и выпил половину. Крякнул — похоже, непроизвольно — и мечтательно-удовлетворенно вздохнул: уходящие годы во всех других отношениях были так жестоки. — По крайней мере, таково мое мнение.

— Надеюсь, что за это время я кое в чем был полезен.

— Было решено, — начал полковник, — что вы имеете право на разъяснения.

— Это очень мило.

— Мальчик — сын некоего доктора Юлиуса Штейнмана, берлинского врача. Имя это мне ничего не говорит, но в кругах специалистов-психиатров… — Он сделал ужасное лицо, давая понять, сколько различных вариантов ада он готов на себе испытать, прежде чем согласится оказаться среди психиатров и выслушивать их мнения. Старик оценил, но не поддержал предубеждение полковника. Как врачи психиатры, конечно, оставляли желать лучшего, но зато они часто оказывались прекрасными сыщиками. — По-видимому, этот человек успешно лечил определенные виды расстройства сна. Бог знает, как он это делал. Держу пари, какие-нибудь наркотики. Во всяком случае, мальчика и его родителей не депортировали в 1938-м. Полагаю, сняли с поезда в последний момент.

— Кое у кого были кошмары, — предположил старик.

— Не удивлюсь, если так.

— У того, кто занимался кодами и шифрами.

— Во всяком случае, чем-то очень секретным, — полковник с нежностью, мысленно прощаясь, посмотрел на последний дюйм оставшегося в рюмке виски. — Держался за своего личного еврейского доктора, сколько мог. Спасался от страшных снов. Жил с ним в каком-то тайном убежище. Со всей семьей — женой, мальчиком, попугаем.

— И там попугай с коварством и искусством, которым славится его племя, начал запоминать шифровальные коды для Kriegsmarine [9] .