Во всех обсуждениях прошло время до 8 часов, когда с кадетского ЦК вернулись Шингарёв и Мануйлов, только они, без Милюкова, – с благоприятной вестью, что кадеты остаются в правительстве.

Но тут же, вскоре за ними, явилась делегация ЦК к-д – Винавер и Оболенский. Князь Львов, покинув свой шумный совет нечестивых, вышел в приёмную к двум кадетам. Хоть от них-то надеялся он получить честную поддержку, – какое там! Они приехали обсуждать условия, при которых представители партии Народной Свободы могут принять участие в правительстве, – и значит, снова перещупывать всё ту же правительственную декларацию.

– О Господи! – тяжко вздохнул измученный, осунулый князь Львов. – И всё условия. И зачем вам это нужно? А в той комнате мне ставят условия как раз наоборот. И как мы из этого вылезем? Ну, давайте.

Торговались с кадетами. Потом торговались с неумолимым ИК и наконец выторговали вместо прежнего жестокого «постольку-поскольку» – «возможность осуществлять всю полноту власти», однако в зависимости «от полного и безусловного доверия к правительству всего революционного народа».

Поди опроси весь народ. Не намного-то и подсластили.

И только часов с 11 вечера, уже все сильно измученные и рассеянные, стали обсуждать самое интересное: лица и портфели.

Тут всё переплелось. И группировка: желательно три социал-демократа, три народника, четыре-пять кадетов (кадетов теперь надо добавить). И – новые министерства. Снабжения? Продовольствия? Социального обезпечения? Почт и телеграфа? Керенский – ясно, что военный. Но – кто юстиции? Малянтовича – три раза предлагали, три раза отвергали. Переверзева? – но он и не советский, и даже не марксист. Неожиданно много желающих на земледелие: и Шингарёв уже есть, и Пешехонов не прочь, у него есть и план, и он в сельском хозяйстве ориентируется, а Чернова вся партия эсеров ставит ультимативно, иначе она вообще не участвует в коалиции! (Пешехонова они согласны принять товарищем при Чернове, рабочей лошадкой при парадном главе.) Есть у эсеров и другое мнение, но тогда ещё хуже запутается: Чернова сделать министром иностранных дел (и он не против). Но на это не может согласиться Терещенко, ни его друзья-министры. Тут же эсеры говорят и иначе: возможно, Чернов и не захочет пойти в правительство, предпочтёт остаться на партийном руководстве, вот с часу на час вернётся из Москвы. А пригласить министром труда Плеханова? Все министры – с удовольствием, а социалисты – против, не желают. Гвоздева бы можно, но он мало развит. А Скобелев желает – именно труда, а ему до сих пор предлагают морское, он отбивается, что ничего не понимает в морском деле, ему говорят: и не надо понимать, на технические сведения есть помощники-знатоки, а требуется только общеполитическое руководство. Но позвольте, но морское приходится взять Керенскому, об этом есть ходатайство Адмиралтейства. Но простите, тогда марксистам ничего не остаётся! мы договаривались военное от морского отделить, у нас и так не хватает портфелей. – Хорошо, ещё раз соединим на Керенском, а потом позже разделим…

И в этой живой перебивчатой дискуссии – взрывах, примирениях, возмущении, хохоте, брожении по комнатам, перерывах, сходах – ночные часы текут, текут.

Ещё идея: кроме министров вводить общественных деятелей – с чином «парламентских секретарей», – и это облегчит комбинации!

Или затруднит?

(Гиммер скачет вокруг как петушок, хотя его дело – стороннее.)

Самый трудный вопрос оказался с Церетели: без Церетели никак не получается коалиционное правительство, и прежде всего по авторитету. Но Чхеидзе решительно предупреждал, что он Церетели из Совета не отпустит. Да Церетели и сам не хочет. А без него нельзя! – без него все министры несогласны. А вот ещё выясняется: для Церетели – и никакого портфеля нет…

Тупик! Перерыв. Советская делегация уходит в кабинет Львова, министры – во внутренние покои, а между ними через гостиную мечутся связные. И прежде всего Некрасов: Керенскому сегодня не так удобно, он заинтересованное лицо, а Некрасов – безумно энергичен и абсолютно безпристрастен, горят его загадочные синие глаза. У советских новая комбинация: Церетели – министром без портфеля, и у него останется достаточно времени на Исполком. Некрасов: нет! без портфеля – это липа. Дадим ему почту-телеграф, тоже не много работы.

И в самый разгар прений – доложили о делегации от Крестьянского съезда.

А-а-а! Хозяина-то земли Русской – забыли?..

Ну, эти сейчас – жилы помотают. На каком языке с ними разговаривать? Доставайте буквари.

Ба! Ба! Да всё знакомые лица! Да тут – интеллигентные товарищи!

В 1904–05 годах Николай Дмитриевич Авксентьев гремел в Петербурге, сперва на банкетах, потом на митингах, под фамилией Солнцев, а кличку ему присвоили Жорес – за его выдающееся красноречие. Устное слово было его лучшей формой существования, он преображался перед аудиторией, становился на время речи как бы другим человеком (а вот потом записывать, статьи писать – не умел). Были у эсеров и другие выдающиеся ораторы, Фондаминский (Непобедимый, Лассаль), – но среди всех выделялся Авксентьев ещё и какой наружностью – барственно-львиной, при высоком росте, откинутая назад русая шевелюра, благородный лоб, прямые черты удлинённого лица, подведенного обкладной бородкой, – и звучный уверенный баритональный бас. А в эмиграции потом тоже не терял времени – получил доктора философии в Галле, любил цитировать Канта и Ницше.

Авксентьев был один из основателей партии эсеров, и представлял её в первом петербургском Совете рабочих депутатов, и публично выражал взгляды и программу партии, но её практического крестьянского приложения в те годы не коснулся. А между тем тогда – на помощь крестьянам, безсильным создать объединение, и с целью делать же из крестьян сознательных граждан – был создан интеллигентами Всероссийский Крестьянский Союз, запрещённый властями в 1906. Как только же произошла нынешняя революция (Авксентьев был в Париже), так в Москве, на Петровских линиях, собрался кружок интеллигентов, среди них присяжный поверенный Стааль, только что вернувшийся из Парижа, и решили, в помощь крестьянству, теперь восстановить Всероссийский Крестьянский Союз по образцу 1905 года, и напечатали обращение «Ко всему российскому крестьянству» (не теряя ни минуты, гражданам крестьянам объединяться в Союз, выбирать и присылать уполномоченных). Но в те же недели марта их усилиям возникла помеха от других параллельных инициатив. В Москве же кооперативный съезд постановил создавать не Крестьянский Союз, а наиболее приемлемые в данный момент Советы Крестьянских Депутатов, – именно Советы внесут организацию и успокоение в несознательные крестьянские массы, создадут коренные условия свободной жизни в деревне. Тут же поспешил возникнуть в Петрограде ещё какой-то новый Крестьянский Республиканский Союз, но он не имел успеха и не собрал ни сторонников, ни участников из деревни. Спор окончательно перешёл в Таврический дворец, и 12 апреля собрались в Таврическом представители обоих спорящих направлений, и тут постановлено было слить их, прекратить раздор и впредь собирать крестьянский съезд как Совет Крестьянских Депутатов – так отчётливо висел над всеми образ Совета Рабочих Депутатов. Тут и Стааль, главная пружина Крестьянского Союза, ушёл с крестьянской работы в секретари московской судебной палаты, и дело переходило снова к народным социалистам, а затем к более энергичным эсерам – и так постепенно катило на Авксентьева и Фондаминского.

Всё их начальное совещание в Таврическом было 15 человек – Временный организационный комитет, а надо было привести в движение 150 миллионов крестьянства, пропорция в десять миллионов, – и сроки революции не ждали: чтобы голос крестьянства прозвучал – надо было управиться собрать крестьянский съезд за 3 недели, к 1 мая. Возможно ли это при российских пространствах? Но и другого выхода не было.

А в те же недели во многих губерниях уже проходили губернские крестьянские съезды и испытывали те же трудности российских пространств, бездорожья и деревенской темноты, например в Самарской губернии крестьянский съезд был составлен наполовину из городских жителей. Все эти съезды охотно принимали резолюции, подготовленные социалистами тех губернских городов, где происходили.