Фермор на это сказал:

– Маршировать!

Ливен сказал:

– Но придержаться!

Веймарн сказал:

– Конечно!

К ним подошел майор Тютчев – бледный, точный, опасный:

– Ваше превосходительство, уйдите сейчас подалее. Бугор сей – батарейный, а я залфировать ядрами учиняю…

Апраксин вернулся в шатер, который уже рвали шальные пули. Прислонив иконку к ножке походного стола, он отбивал поклоны:

– …от страха нощнаго, и от стрелы, летящия во дни. От вещи, во тьме к нам приходящия!

Ржали испуганные кони, неслась отборная брань, трещали телеги. Под флагом ставки сейчас копилась вся наемная нечисть: Мантейфели, Бисмарки, Бюлловы и Геринги; здесь же крутился и барон Карл Иероним Мюнхгаузен – тот самый, известный враль, о котором написана книга и который сам писал книги…

Перебивая немецкую речь, в нее вплетались слова псалма, который читал фельдмаршал:

– …да не преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши…

Но пока Апраксин бездействовал, войска его – кровоточа под пулями и ядрами – продолжали маневр, разворачиваясь для боя. Мордуя лошадей, вытаскивая из грязи пушки, артиллерия силилась выбиться из путаницы обозов, чтобы занять позицию. Где-то вдали виднелись красные черепицы прусских деревень – Удербален, Даунелькен и Мешулине…

Ганс фон Левальд – строго по плану – бросил войска.

– Это нетрудно, – сказал он своим генералам. – Русские уже растоптаны нашим первым натиском. Вы только разотрите их в грязи, чтобы они сами себя не узнали!

Запели горны, затрещали барабаны – пруссаки дружно обрушились на левый фланг. Здесь русский авангард встретил немцев «новинкой»: широко разъятые, будто пасти бегемотов, жерла секретных шуваловских гаубиц жахнули картечью.

Рыжие прусские драгуны покатились из седел.

– Пусть сомкнут ряды, – велел Левальд, – и повторят!

– Пали! – отозвались русские, и снова заплясали лошади, лягая копытами раненых, волоча в стременах убитых…

Пруссаки откатились под защиту сосен Норкиттенского леса. Батарея майора Тютчева, вся в огне, уже наполовину выбитая, стояла насмерть… Тут прискакал гонец с приказом:

– Пушкам майора Тютчева отходить… с отрядом Фермора!

– Тому не бывать, – отвечал Тютчев. И не ушел. Жаром обдало затылок майору: это сзади дохнула загнанная лошадь. А на лошади – сам генерал Фермор.

– Мерзавец! – наступал он конем на майора. – Сейчас же на передки и – следом за мной… Оставь этот бугор!

Тютчев поднял лицо, искаженное в бесстрашии:

– Прошу передать фельдмаршалу, что исполнять приказа не стану. Утащи я отсель пушки свои – фланг обнажится… Пали, ребята, я в ответе!

Майор Тютчев нарушил присягу, но поступил по совести; сейчас только его батарея (единственная) сдерживала натиск прусской лавины. А ведь по «Регламенту воинскому» следовало Тютчева после боя расстрелять другим в назидание.

– Пали! – кричал Тютчев, весь в дыму и грохоте. – Ежели меня убьют чужие – тогда и свои не расстреляют!

В центре же русского лагеря, насквозь пронизанного пулями, еще продолжалась бестолочь:

– Обозы, обозы вертай за ручей…

– Куда прешься, безлошадный?

– Ярославцы, обедня вам с матерью, не лезь сюды!

– Ай-ай, убили меня… убили…

– Конницу пропусти, конницу!..

– Рязанцы, не напирай…

20 тысяч рекрутов, еще не обстрелянных, и 15 тысяч человек больных – эти 35 тысяч, не принимавшие участия в бое, висли сейчас камнями на шее ветеранов. И надо всем хаосом телег, людских голов, задранных оглобель и пушек верблюды гордо несли свои головы, рассыпая в сумятицу боя презрительные желтые плевки.

Убит еще один генерал – Иван Зыбин (из лужских дворян).

Пал замертво храбрый бригадир Василий Капнист (остался после него сиротой в колыбели сын – будущий поэт России).

Израненные русские войска – с воплями и матерщиной – отступали перед натиском… Они отступили!

– Через полчаса я буду пировать под шатрами Великого Могола, – сказал фон Левальд. – Принц Голштинский, слава – на кончике вашей шпаги… Вбейте же клин в русское полено и разбросайте щепки по полю!

Принц вскочил на коня и налетел своей конницей на русские ряды «с такой фурией (заявляет очевидец), что и описать невозможно». Принц Голштинский смял казаков и гусар, но… напоролся на 2-й Московский полк. Москвичи так ему поддали, что «с фурией» (которую я тоже не берусь описать) принц турманом полетел обратно.

Фон Левальд увидел его у себя, всего забрызганного кровью.

– Они разбиты! – очумело орал принц, еще весь в горячке боя. – Они разбиты, но почему-то не хотят сложить оружие!