. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Конец же нашего рассказа будет попросту печальным.

Тот же чиновник Н. Г. Вучетич, на которого я однажды ссылался, писал: "Я недаром подчеркнул эпитет "загадочной" эпидемии. Над ветлянской чумой ломали головы 120 врачей, вместе с профессорами, и никто из них не знал и, наверное, не знает по сие время, откуда взялась эта чума?.." Возникшая на самом отшибе империи, она, как это ни странно, имела трагический финал в столице.

Сергей Петрович Боткин, сам в Ветлянку не ездивший, был, однако, хорошо информирован о тамошних делах. Его настораживал рецидив чумы - в самый канун приезда международной комиссии, когда казалось, что с чумою уже покончено.

– Катенька, - говорил он как-то жене, - не странно ли, что в Ветлянке вдруг заболела юная казачка Анюта Обойденова, чему даже обрадовались приезжие из Европы, желавшие убедиться в болезни наглядно. Анюта была исследована, а гнойные бубоны в ее паху вскрывал чуть ли не сам знаменитый берлинский профессор Август Гирш.

– Казачка осталась жива?

– Да. Пора ей замуж.

– А тебя волнует.
– начала было жена.

– Меня волнует, что недавно в Петербурге случилось несколько подозрительных смертей, вроде бы тифозного происхождения, но если вдуматься, то они в чем-то схожи с облегченной формой той же ветлянской чумы.

Карточки больных тогда именовались "скорбными листами"; графики колебаний температуры были едва ли не главным мерилом в распознавании болезни, но кривые синусоиды этих графиков вдруг (вдруг!) перестали соответствовать общей картине развития тифов. Боткин еще остерегался ставить точный диагноз.

– Пока я лишь наблюдаю, - говорил он студентам в клинике, - и, если приду к какому-либо выводу, я, господа студенты, не премину известить вас о них сразу же.

Помимо врачебной практики Боткин славился в Петербурге своими лекциями в Медико-хирургической академии; на эти лекции сходились не только врачи или студенты, их посещали множество петербуржцев, увлеченных наукою, и громадный амфитеатр аудитории, рассчитанный на полтысячи слушателей, не вмещал всех желающих слушать великого врача. Доктор П. А. Грацианов вспоминал, как с этой теснотищей "боролся" сам Боткин, энергичной походкой входивший на кафедру.

– Как это ни прискорбно, - были его первые слова, - но посторонних, вне моего курса академии, я очень прошу оставить аудиторию, а теперь продолжим тему о.

В этой фразе Боткин не делал паузы, сразу же приступая к лекции, а потому "посторонние", боясь ему помешать, уже не спешили к выходу, оставаясь слушать и далее. Было, кажется, 13 февраля 1879 года - угроза ветлянской чумы еще существовала, в этот день у Сергея Петровича был обычный прием студентов в клинике, и тут - внимание!
– был представлен очередной больной, являющий нечто звероподобное в своей неопрятной наружности, человек с блуждающими от страха глазами, а разбухшее лицо этого типа говорило не в пользу его трезвости, было видно, что он "приложился вчерась", а попробуй такого выпустить на улицу, он "приложится" снова.

– Рекомендую, господа, - представил Боткин пациента, - перед нами столичный дворник Наум Прокофьев. Кстати, любезный, где вы изволите иметь место своего проживания?

– Да тута. недалече. эвон.

– Простите, где это ваше "эвон"?

Выяснилось, что Наум Прокофьев машет метлой и собирает в совок лошадиные кругляши не где-нибудь на задворках, а в самом центре столицы - в Михайловском (Инженерном) замке, где располагалось Артиллерийское училище.

– Там же, в этом замке, и проживаете?

– Угу. Имею жительство. В подвале, конешно.

– Вы один там или.

Увы, дворник проживал не один, вместе с ним подвал замка населяли семейные солдаты с детьми. Взгляд Боткина, обращенный к студентам, был слишком выразительным. А по мере того, как задавались им вопросы, а ординатор заполнял "скорбный лист" признаниями дворника, среди студентов началось раздвоение: смельчаки, влюбленные в риск науки, придвинулись ближе к Боткину, а трусливые жались к дверям. Лишь ординатор строчил как ни в чем не бывало, ибо "чумовые признаки" были ему уже знакомы. Сергей Петрович, заложив руки за спину и низко опустив голову, долго молчал. Думал. Как объявить этим молодым людям, что дворник являет собой полноценную клиническую картину. чумы. Пусть даже в облегченной ее форме, но. Последовал еще один вопрос к пациенту:

– Господин Прокофьев, а эти солдаты откуда взялись?

– Да "слабосильная команда". После войны.

Там был Карс и чума в Месопотамии, а здесь кручи Балкан, опять же война с турками. Пора ставить беспощадный диагноз. Резкий поворот всем телом к столику ординатора:

– Запишите: чума в первичной ослабленной степени.

П. А. Грацианов, наблюдавший всю эту сцену, писал, что Боткин вряд ли "поспешил" (в чем его упрекали тогда очень многие). "Слушатели профессора, - писал он, - отлично знали, что из уст Боткина не мог выйти поспешный или необдуманный диагноз, тем более такой, который неминуемо должен был наделать шуму." Это хорошо понимал и сам Сергей Петрович: