Он захлопнул бумажник, как прочитанную книгу.

— Говорите, чего еще с меня надо? Из шкуры вывернусь, нагишом побегу по снегу, а для отечества постараюсь.

— Для отечества? — прищурился Соломин. — Так передайте доктору Трушину, чтобы не показывался мне на глаза. Расстригин понял, в чей огород запущен камушек.

— Ясно, — крикнул он, поворачиваясь к двери.

— Нет, вы останьтесь. Сейчас соберутся люди, дабы обсудить положение. Вы уже немало наторговали здесь всяко и разно, но Камчаткою торговать не станем… Верно ведь?

— Еще бы! Камчатка — кормилица наша…

На собрании каждый говорил, что думал.

— Всегда эдак было, — выступил Блинов, — что Русь спасалась ополчением народным. Так было во времена Смутные, так в двенадцатом, а в пятьдесят четвертом адмирал Завойко тоже призвал Камчатку под ружье — и отказу он не слышал.

Не терпелось дать совет и Расстригину:

— Вестимо, японцы полезут с Охотского моря, чтобы быть поближе к нересту лосося, а у нас там кораблей — фига!

Прапорщик Жабин тут же отчитался:

— Японскую шхуну, что притащил Кроун в Петропавловск, я по малости, сколько сил хватило, упорядочил для плавания, теперь бы сообща ее просмолить да проконопатить. Компаса на ней, конечно, нету, но я ведь гидрограф — проведу корабль, куда надобно, по одним звездочкам…

Было неясно, как поведет себя во время войны Камчатское торгово-промысловое общество. Не исключено, что, фрахтуя корабли у Соединенных Штатов, Бригген и Губницкий смогут прорвать морскую блокаду под нейтральным флагом. Когда Соломин высказал это мнение, никто не поддержал его.

— Не станут они в нашу заваруху соваться! А японцам в этом годе, — посулил Егоршин, — хвоста селедки не дадим пососать. Пущай шпроты из жестянок трескают…

Исполатов не принимал участия в общей беседе.

— А что вы скажете? — спросил его Соломин.

Бывший офицер высказался по существу:

— Расстригин прав — надо ожидать, что летом японцы попробуют десантировать именно на западном побережье. А твердый снежный наст продержится на Камчатке до середины мая, и это обстоятельство всем каюрам надо срочно использовать… За прошедшую зиму охотники, конечно, уже расстреляли по зверю патроны к винчестерам. Значит, необхолимо в кратчайшие сроки снабдить Камчатку берданками с запасами казенных патронов. Моя упряжка, скажу без хвастовства, лучшая в уезде. Да будет мне благосклонно дозволено, чтобы я доставил в Явино и Большерецк оружие и инструкции?

Это одобрили. Сообща решили украсить ополченцев Камчатки отличительным знаком — крестом для ношения на шапках. Крест быстро нарисовали на бумаге, пригласили кузнеца.

— Можешь ли быстро намастерить таких вот крестов?

— А сколько их вам?

— Штук с полсотни, — сказал Соломин.

Раздался дружный хохот, смеялся и кузнец.

— Вы еще плохо нашу Камчатку знаете! Да тут все подымутся от мала до велика, даже бабы за мужиками пойдут… С полсотнею ополчения, — сказал Блинов, — и возиться не стоит. Руби крестов с тысячу — не меньше.

— Вы, господа, не тем занимаетесь, — выговорил Исполатов. Сняв со стены карту Камчатки, он разложил ее на столе. Палец траппера от южного мыса Лопатка поднимался все выше к северу, до самой почти Гижиги. — В устьях каждой реки необходимо выставить вооруженные заставы. Наладить между ними связь. В каждой деревне создать дружины… Работы много, и я еще раз говорю вам — торопитесь использовать твердый наст для развоза по Камчатке оружия. Сейчас это самое насущное для обороны.

— Ну хорошо, — сказал Соломин, заново обретая права и авторитет начальника, — завтра начнем развозить берданки.

Исполатов уже шагал к дверям — запрягать собак.

— Сегодня! — сказал он. — Пока держится наст…

На улице его ждали собаки: Патлак, Керемес, Фаворитка, Ермак, Обалдуй, Мальчик, Жиган, Нахалка, Изверг, Красуля и прочие, — они встретили хозяина ликующим лаем.

Впереди лежали тревожные расстояния…

Люди расходились возбужденные, еще продолжая спорить, сталкивались в дверях, возвращались, договаривая нужное. Прежней апатии как не бывало, на улицах — ни одной бродячей собаки, все псы уже сидели в алыках, повизгивая от предчувствия кормежки перед дорогой. А возле канцелярии стихийно возникала очередь — каждый спешил записываться в ополчение. Первыми от крыльца стояли отставные унтеры и солдаты, уже хлебнувшие военной доли, за ними шел ряд стариков, помнивших былую славу, потом тянулись обыватели, в хвосте нетерпеливо притопывали школьники во главе с учителем. Блинов вел запись в дружину, но первым внес в списки своего сына — Сережу.

— Иначе и нельзя, — объяснил он Соломину. — Единый он у меня, и сердце родительское, конечно, не камень. Но в таком строгом деле надо быть честным. Я даже благословил его на святой подвиг… Сережа меня за это только уважает!

Хрустя валенками по снегу, Соломин вышел на морозную улицу. У крыльца, облаченный в походную одежду, уже похаживал возле нарт Исполатов: в зубах — папироса «эклер», в руке — древко остола. Жестом почти элегантным он отдернул мех рукава малицы, словно манжет из густейшей шерсти, опять тускло блеснуло золото.