Ваньцзяцунь, деревня семьи Вань, была так искусно спрятана от людских глаз, что можно было десятки раз проохать у подножия горы, на склоне которой она была расположена, и не увидеть серых домишек, окруженных серой стеной в тени серых скал. Узкая тропинка начиналась среди развалин храма, прилепившегося к утесу, терялась в кустах и камнях и вдруг кончалась на полукруглой площадке у деревенских ворот. Мимо деревни спускался певучий ручей и, попав в складку горы, растекался лужей и здесь исчезал. Снизу гора заросла лесом, который казался непроходимым, а около деревни ступенями шли поля, где каждая борозда протянулась с запада на восток, чтобы преградить путь коням северных кочевников. Сейчас в полях никого не было, последний урожай был собран.

Около лужи жены Вань Сы и Вань Лю, полуодетые, в одних коротких штанах, стирали в ручье одежду. Они скребли и колотили ее камнями, ручей журчал, одежда была очень грязная, в земле и поту. Жена Вань Лю подняла глаза и увидела, что на тропинке стоит незнакомец, чужой человек. Хотя Ваньцзяцунь была всего в половине дня пути от Цзи, яньской столицы, чужих здесь от века не бывало, и она так испугалась, что не могла даже крикнуть, а дернула подругу за руку, и обе мгновенно спрятались в кустах. Жена Вань Сы, которая была немного постарше и похрабрей, протянула руку и утащила в кусты мокрую куртку мужа. Незнакомец увидел это. Сложив руки, воздел их, потряс ими в воздухе и поклонился кусту. Куст остался неподвижен; а незнакомец заговорил:

— Цань-юнь, во юе — питаюсь облаками, сплю в лунном свете. Я странник и беден.

Куст не ответил, а незнакомец заговорил снова:

— Чан вэй гань цзао — кишки и утроба высохли, завяли, ах! — и глубоко вздохнул.

Куст задрожал, будто сдерживая смех, а незнакомец продолжал:

— Только что в том разрушенном храме молил я богов о помощи. Неужели они не услышали моей мольбы?

— А там нет никаких богов! — крикнула жена Вань Лю и опять спряталась.

А серьезная жена Вань Сы, не вылезая из куста, подтвердила:

— Тот храм давным-давно разрушен, и боги из него ушли. А мы крестьяне, и нам не разрешено строить храм предкам. Мы молимся богам на окраине поля, а предкам — на их могилах.

— Увы! — сказал незнакомец. — Никто не хочет мне помочь, а я не хочу умереть с голоду. Придется мне нарисовать пирог и тем утолить голод — хуа бин чун цзи. — И с этими словами он изящно опустился прямо на тропинку и стал что-то чертить пальцем на песке.

Куст замахал ветками и зашевелился, будто там спорили и толкались. До незнакомца долетел шепот:

— У него доброе лицо, он нас не обидит.

— Но он чужой!

— Голос ласковый, слова обходительны.

— Но он чужой!

— Я пойду посмотрю, что он рисует.

— Не ходи одна, страшно! Подожди меня.

Обе вышли из куста, неумело поклонились и, заглянув через плечо незнакомца, увидели, что он нарисовал множество точек.

— Что это? — спросили они.

— Зерна проса. Когда их будет довольно, я сварю из них кашу.

Обе засмеялись, закрыв лицо рукой, и сказали в один голос:

— Идем! Мы дадим тебе поесть кашу.

Жена Вань Сы шла впереди и так ловко умела находить невидимую тропинку, что незнакомец ни разу не споткнулся и не оцарапал себе ног. Раза два — три встречали они людей, несших связки хвороста. Незнакомец и женщины кланялись и желали добра, но человек под тяжелой пошей не мог ни поднять головы, ни поклониться, а только бормотал: «Хао! Хао!»— как принято отвечать на привет.

Но когда вошли в деревню, то людей оказалось очень много. Треугольными метлами подметали крепко убитый ток, раскладывали на нем сжатое просо и без конца волочили по кругу тяжелый каменный валик, отделяя зерно от шелухи. Ворошили кучи разноцветных зерен, коричневых, красных и желтых, сохнувших на солнце. Незнакомец то и дело останавливался посмотреть, но женщины дергали его за рукав и торопили:

— Дальше, дальше!

И они шли дальше.

Дальше, в небольших садах у домов, подростки, взобравшись на деревья, собирали в корзины, привешенные у пояса последние плоды, а женщины раскладывали их на крышах или развешивали, нанизав на нить.

На узких уличках меж домов в грязи возились ребятишки, строили из грязи игрушечные дома, пекли игрушечные пироги, и сами жевали кто пирожок, кто пампушку, кто яблоко. У всех животы были круглые и тугие. Некоторые били себя по животу, как по барабану, и пели:

Или-

И другие такие же песни. А один малыш сидел на солнышке, держал в руке надкусанный пирожок и уже не мог есть, а только смотрел на него. Потом закрывал глаза и скорей опять открывал посмотреть, здесь ли еще пирожок. Было видно, что вое сыты и довольны и что это, наверное, не всегда так. У одного дома женщины остановились и опросили ребятишек, игравших у ворот: