Нашъ ближайшій сосдъ былъ теперь, совершенно счастливъ. Наконецъ~то онъ пріобрлъ себ жильца по своему вкусу и желанію — солиднаго, благонравнаго человка, который ненавидитъ увеселенія и любитъ уединеніе. Съ легкимъ сердцемъ и покойнымъ духомъ онъ снялъ съ окна билетикъ и уже заране рисовалъ въ своемъ воображеніи длинный рядъ мирныхъ воскресныхъ дней, въ который онъ и его жилецъ будутъ мняться взаимными услугами и воскресными газетами.

Наконецъ солидный мужчина прибылъ, а его имущество ожидалось изъ деревни на другое утро. Онъ занялъ у нашего ближайшаго сосда чистую рубашку и очень рано удалился на покой, убдительно прося, чтобы его не тревожили раньше десяти часовъ: онъ чувствовалъ ужасную усталость.

На другое утро аккуратно въ десять часовъ нашъ ближайшій сосдъ постучался въ дверь новаго жильца, но не получилъ отвта. Онъ снова постучался и снова не было отвта. Это обстоятельство встревожило сосда, и онъ выломалъ замокъ. Но можете представить себ его изумленіе: солидный мужчина исчезъ таинственнымъ образомъ, и вмст съ нимъ исчезли рубашка нашего сосда, его серебряная ложка и его постельное блье. Не знаемъ хорошенько, это ли обстоятельство, или безпорядочная жизнь прежняго жильца совершенно охладили желаніе нашего сосда отдавать квартиру холостымъ джентльменамъ; намъ извстно только то, что билетикъ, появившійся въ окн, объявлялъ, что въ дом отдаются въ наемъ меблированныя комнаты, не ограничивая, кому именно он отдаются. И этотъ билетъ также скоро исчезъ съ окна, какъ и его предшественники. Новые жильцы сначала привлекли наше вниманіе, а впослдствіи пробудили въ насъ участіе.

Это были: юноша лтъ осьмнадцати или девятнадцати, и его мать, лэди около пятидесяти лтъ. Мать и сынъ носили глубокій трауръ. Они были бдны, — очень бдны, такъ что единственными средствами къ ихъ существованію служили незначительныя деньги, которыя юноша получалъ за переписку бумагъ и за переводы для книгопродавцевъ.

Они перехали изъ провинціи и поселились въ Лондон, частію потому, что этотъ городъ представлялъ юнош боле случаевъ къ занятію, а частію, можетъ быть, по весьма натуральному желанію удалиться отъ тхъ мстъ, гд они жили при боле благопріятныхъ обстоятельствахъ, и гд нищета ихъ сдлалась извстна. Они были горды даже и при измнившемся счастіи и не хотли обнаруживать передъ чужими людьми своихъ нуждъ и лишеній. Какъ горьки были эти лишенія и какъ усердно работалъ юноша, чтобъ избгнуть ихъ, было извстно однимъ только имъ. Ночь за ночью, въ два, въ три, въ четыре часа посл полуночи, случалось намъ слышать трескъ скуднаго огня въ камин или глухой, полуподавленный кашель; съ каждымъ днемъ мы ясно видли, что природа озаряла печальное лицо юноши тмъ неземнымъ свтомъ, который служитъ врнымъ предвстникомъ неизлечимаго недуга.

Побуждаемые боле высшимъ чувствомъ, нежели простымъ любопытствомъ, мы постарались сначала познакомиться, а потомъ войти въ тсную дружбу съ бдными жильцами нашего ближайшаго сосда. Мрачныя опасенія наши осуществлялись: юноша быстро угасалъ. Въ теченіе большей части зимы, всей весны и лта труды его не прекращались. Бдная мать также трудилась; но вс ея пріобртенія состояли въ нсколькихъ шиллингахъ. которыя она получала въ большіе промежутки.

Юноша трудился безпрерывно. Иногда онъ изнемогалъ и отъ недуга и отъ трудовъ, во никогда не произносилъ ни жалобы, ни ропота.

Однажды, въ прекрасный осенній вечеръ, мы, по обыкновенію, отправились навстить нашего больного. Въ послдніе два дни слабый остатокъ силъ его быстро исчезалъ, и онъ лежалъ теперь на соф, любуясь въ открытое окно картиной заходящаго солнца. Его мать читала библію для него. При нашемъ приход она закрыла ее и встала съ мста, чтобы встртить васъ.

— Я говорила Вильгельму, сказала она: — что намъ непремнно нужно отправиться куда нибудь въ деревню, чтобы онъ могъ тамъ поправиться. Вдь вы знаете, что онъ не такъ боленъ: онъ только ослабъ, особенно въ послднее время, когда онъ такъ много трудился.

Бдная мать! слезы, которыя заструились сквозь пальцы ея, когда она отвернулась въ сторону, какъ будто затмъ, чтобъ поправить свои траурный чепчикъ, слишкомъ ясно говорили, какъ тщетно старалась она обмануть себя.

Мы сли въ изголовьи больного, не сказавъ ни слова на замчанія матери, потому что видли, что дыханіе жизни быстро покидало юный образъ, который лежалъ передъ нами. Съ каждымъ дыханіемъ біеніе сердца юноши становилось слабе и слабе.

Юный страдалецъ положилъ свою руку въ нашу, схватилъ другой рукой руку матери, быстро привлекъ ее къ себ и жарко поцаловалъ ея щеку. Наступила пауза, — тяжкая, мучительная пауза. Юноша откинулся на изголовье и устремилъ на мать долгій пристальный взглядъ,

— Вильямъ, Вильямъ! тихо произнесла мать посл долгаго молчанія: — не гляди на меня такъ пристально; скажи мн что нибудь, Вильямъ.

Юноша только улыбнулся; но спустя минуту черты лица его снова приняли тотъ же самый холодный торжественный видъ.

— Вильямъ, мой милый Вильямъ! привстань, мои другъ; не гляди на меня такъ серьёзно, ради Бога, не гляди! О, Боже мой! что я стану длать! вскричала мать, судорожно сжимая себ руки, подъ вліяніемъ сердечной тоски. — Мой милый, мой безцнный сынъ! о, онъ умираетъ!

Юноша съ величайшимъ усиліемъ приподнялся и сложилъ руки на грудь.

— Маменька! дорогая моя! похороните меня гд нибудь въ открытыхъ поляхъ, — везд, только не въ этихъ страшныхъ улицахъ. Мн бы хотлось лежать тамъ, гд вамъ можно будетъ видть мою могилку; но, ради Бога, не въ этихъ тсныхъ многолюдныхъ улицахъ: он убили меня…. Поцалуйте меня еще разъ…. обнимите меня….

Юноша снова упалъ на изголовье, — и странное выраженіе приняли черты его лица: въ нихъ не отражалось ни скорби, ни страданій, но какая-то невыразимая неподвижность въ каждой линіи, въ каждомъ мускул.