Цветы остроумного и смешного заключаются в том, что тот же Сусаким, когда ему лисьим хвостом, вместо меча отрубили будто бы голову, в испуге думает, что действительно умер; опомнившись, рассказывает, как мнится ему, что «живот его отступил из нутренних потрохов в правую ногу, а из ноги в гортань и правым ухом вышла душа», потом, приходя в себя, собирает раскиданное вокруг платье; токмо незнает, где его глава, везде ищет главы своея и затем обращается к публике, прося отдать ему голову, если кто из любви и приятства скрыл ее, и т. д. Когда Юдифь совершила свой подвиг и отдавая служанке Абре голову Олоферна, торопит ее спешно идти, бежать скорее, та заключает самое действо следующим замечанием: «что же тот убогий человек скажет, егда пробудится, а Юдифь с главою его ушла?»

Комическое более тонко проведено в этой последней 3 сени VII действа в разговорах между Олоферном и Юдифью, где замысловато поставлена игра двух стремлений: распаленный вином Олоферн изъясняется пред Юдифью в любви; та дает ответы согласия, утверядающие главным образом ее заветную решимость лишить его жизни. Сень открывается заздравным кубком Олоферна в честь Навуходоносора. В это время появляется Юдифь. Одид. Велеможный Олоферн! Зри, какая семо приходит пресветлая звезда. Олоферн. Истинно богиня некая еврейская та нарещися может. (Вагав просит или сапоги, или саблю, хочет бежать или главы лишиться). Олоферн. Что глаголеши глупче?

Вагавд. Аз мне тому достойно быти, да глава ему отсечена будет, иже от таковы прекрасавицы бежал или устрашился ее.

Олоферн. Кому бежати или устрашитися? Никако. Но приятствую, да сея нощи главу свою на лоне ее держу.

Юдифь. Милостивый господине! Бог сие желание твое исполнити может.

Олоферн. О! садися победительница храбрости моея, обладательнида сердца моего! Садися возле мене, да яси и пиеши со мною, веселящися; ибо яко ты едина мое непобедимое великодушие обладала еси, тако имаши милость мою сама ни чрез кого же иного совершенно употребляти.

Юдифь. Ей, господине мой! аз возвеселюся усердственно; никогда же еще такой чести восприях (Зде она оглядывается и говорит:), Абра! дай ми еству, юже про мене уготовша еси. (Зде тихо говорит:) Да не отходиже прочь ни пяди; слышишь ли?

Абра (дает ей еству и молыт:) Где мне отходити, собаки бы мя заеди.

Олоферт. О вы мои воины! пию же к вам про здравие сея красавицы, яже впредь еще асирием заступление быти имать.

Сисера. Ей истинно Навуходоносор великий нарицается бог Юпитер, ты же Олоферн еси Марс; чем же ассирийское небо возможет лучше украшено быти яко сицевым прекрасным солнцем?

Вагавд. Тогда же аз Меркурием буду, понеже сию богиню Венус к Марсу привел есмь.

Абра (говорит отай:). Аз же хотя малою планетою буду у печи.

Все пьют за здравие прекрасной Олоферна. Юдифь просит не называть ее так, потому что она только раба Олоферна. Олоферн объясняет ей, что она уже не раба его, а повелительница, ибо прехрабрейше его учинилась; он еще не единожды не приступал к городу, а она, преизрядная гражданко, уже Олоферновым сердцем обладает.

Юдифь. Ей воистину! Когда бы, милости твоея сердце в владении своем имела, тобы почитала, яко весь свет себе в свойство получих.

Олоферн. К сицевому получению бози тя сея нощи сподобят.

Юдифь. Благоволение Божие с надеждою моею да исполнится.

Олоферн. Не зриши ли, прекрасная богиня! яко сила красоты твоея мя уже отчасти преододевает; смотрю на тя, но уже и видети не могу, хощу же говорити, но языком (Зде он говорит яко пьяный) больши прорещи не могу… Хощу, хощу, но немогу же; не тако от вина, яко от силы красоты твоея аз низпадаю…

По этому отрывку, можно судить и о свойствах языка комедии, неимоверно тяжелого и большею частью темного, особенно в разглагольствиях и рассуждениях, которыми до чрезвычайности растягивается и замедляется ход пьесы. В видах придать ей некоторое оживление, сверх шутовских сцен, внесено и несколько песен. Так после 3 действа в междосения поют зело жалобно каждый свой стих пленные цари; в 5 действе, сень 2, поют веселую песню пирующие солдаты; а в конце пьесы поют торжествующую песнь освобожденные Иудеи. Песнь солдат отличается даже некоторою легкостью стиха. Орив поет:

Вообще должно заметить, что тяжесть мудрых нравоучительных и рассудительных разглагольствий, какими всегда наполнялись комедии, хорошо чувствовалась их составителями или переводчиками и потому необходимою принадлежностью тогдашнего зрелища являлась всегда интермедия, нечто подобное теперешнему фарсу или дивертисменту. Так сочинитель комедии о Блудном сыне в ее прологе говорит, что разделил пьесу на 6 частей и после каждой части, нечто примесихом, утехи ради, потому что все стужает (надоедает), что едино без премен бываетъ». Примесил же он к комедии пение, играние на органах и intermedium.