“Не может быть, чтобы в избе, где часто бывают браконьеры из Архангельска и Мезени, не было каких-нибудь таблеток!”. Я обшарил кладовку, все подоконники, облазил на четвереньках полы, перетряс мешочки с лавровым листом, спичками, солью, висевшие на гвоздях по стенам. Ничего. Печка быстро прогорала, и я то и дело выбегал на волю, обламывал корни у вывороченных бурей сосен, рубал топором сучья, переодевал Медведя, вливал ему в рот чай, который тут же выходил потом, и рисовал в своем воспаленном воображении всяческие ужасные картины. Как он умрет у меня без лекарств от воспаления легких. Будучи сыном врача, я это знал. Как я уложу его отяжелевшее остывшее тело в байдарку и поплыву к ребятам. Как мы бросимся в путь к морю, в деревню — а это еще сутки! (Хорошо, что стоят холода!) Как дозвонимся до Архангельска, нам вышлют санитарный вертолет, а потом — в дорогу с телом до Москвы, где нас встретит его жена Таня по прозвищу Поросенок и с выплаканными глазами спросит меня: “Волк! Как все случилось? Почему ты не спас Сережу? Сережа ведь так тебя любил!” А что я скажу в ответ? Что я его любил тоже? После всех этих и других фантастических, но вполне возможных картин я выскакивал на воздух, глядел на мокрого дохлого чирка, выкуривал сигарету, возвращался к Медведю — и все шло по кругу: переодевал, поил, прикладывал ладонь ко лбу и проклинал себя за легкомыслие: аптечку забыл в вертолете, устроил ночлег на промерзшей земле. Да и вообще не того напарника себе выбрал... Все это продолжалось до утра, пока от усталости я не рухнул на свою кровать и не вырубился.

И приснился мне вещий сон.

Как будто мы с Сережей Козловым приехали в мою родную Калугу и прогуливаемся по Пушкинской улице, идем от Загородного сада к бывшей Одигитриевой церкви, давно уже превращенной в общежитие, проходим мимо дома моего покойного друга Андрея Федорова, и вдруг калитка во двор растворяется, из нее выглядывает Андрей и кричит: “Стасик, наконец-то ты приехал, заходи ко мне, у нас встреча друзей”. “Да я не один, Андрюша”, — говорю я ему. “А вы оба заходите, мы вас давно ждем...”

Андрей берет меня за руку, вводит во двор, закрывает на засов калитку, и мы заходим в дом.

Надо сказать, что Федоров был одним из самых популярных авторитетов в нашей мужской тринадцатой школе. Стройный, высокий, с курчавой шапкой волос над тонким породистым лицом, с легкой походкой, он первым из нас стал красиво одеваться, ходить на танцы, заводить романы, и вскоре над его головой как бы засиял венчик первого по всей округе сердцееда и донжуана... К тому же Андрей был лучшим рыбаком нашего загородносадского товарищества, а если еще вспомнить, что играл на скрипке и что не было ему равных в азартных играх в очко, в орлянку, в жошку... Даже в эту некрасивую игру, суть которой заключалась в том, кто большее число раз ударами стопы удержит в воздухе кусочек свинца, пришитый к клочку собачьей или овечьей шкуры, он играл с особым изяществом. Его жошка резко взлетала в воздух — много выше, чем у других, замирала в зените и потом, словно раскрывшийся парашют, распушив волосяное оперение, плавно опускалась к земле. А он в это время успевал улыбнуться, принять удобное положение и встретить ее снова уже не внутренней, а внешней стороной стопы или даже (чего никто не умел!) правой ногой, забрасывая ее сзади за левую... И все не торопясь, как бы без усилия, с улыбкой, пока мы, окружавшие его, в восхищении хором считали: пятьдесят пять... семьдесят четыре... девяносто два... И сапожки у него, которыми он вытворял все эти чудеса, были особенные: легкие, хромовые, почти танцевальные...

После школы Андрей закончил геодезический техникум, лет десять бродяжил как геодезист по всей России. Чуть ли не везде, где он работал сезонно, он заводил себе зазнобу, иногда женился в очередной раз, быстро спивался, на что жаловалась моей матушке ее подруга, мать Андрея — скрипачка и учительница музыки, красавица, от которой он и унаследовал свою стать...

Бывая в Калуге, я слышал о том, что он стал совсем плох, и не заходил к нему, разве что запоминал рассказы о его жизни от нашего общего друга Володьки Калганихина:

— А с Федоровым мы встретились в кафе на днях. Руки у него с утра трясутся. Я говорю: “Что взять?” А он, гордый, все хорохорится: “Я да я!” Ну тогда я ему говорю: “Кончай ты гудеть в свой пехтерь, пей земляничное, я угощаю”. А он свое: “У меня лотерейный билет выиграл, надо завтра получить!” — “Знаю я эти лотерейные билеты... пей земляничное!”

О его смерти в собственном доме, которая случилась в середине семидесятых, я написал в “Калужской хронике”:

...В сем дому мой друг

тому назад уже лет десять

с утра перестирал белье,

пересмотрел житье-бытье

и сам себя решил повесить.

Красавец, женолюб, гусар,

ну кто нанес тебе удар,

ведь не какая-то гордячка,

не подлый друг, не прокурор,

а просто белая горячка

и безысходности позор.

Рубаху чистую надел,

Как выпускник десятилетки,

точеный профиль в петлю вдел

и спрыгнул в бездну с табуретки.

...Однако мой вещий сон продолжался. Мы с Медведем вошли в дом, заглянули в горницу, где за столами сидело человек пятнадцать шумного и пьющего народа. Кое-кто мне показался знакомым, но я придержал за плечо Мишуку, который хотел уже пристроиться к столу: “Погоди, давай постоим в дверях, покурим”, — сказал я ему, чувствуя, что мне почему-то очень не хочется вливаться в компанию. Пока мы курили, я повнимательнее присмотрелся к гостям Андрея и вдруг с ужасом понял, что все сидящие за столом — покойники... Понял, почти как герой Николая Васильевича Гоголя, который в повести “Майская ночь, или утопленница” разглядел в прозрачном теле одной из веселящихся девушек какое-то черное нутро.

— Мишка! — шепнул я Козлову, — слушай меня и ни о чем не спрашивай. Тихонько поворачиваемся и уходим. За мной. Быстро! — Мы бесшумно отпрянули в сени, выскочили на крыльцо и вдруг услышали, как все гости, под предводительством Андрея, бросились за нами с криком: “Куда же вы! Мы так вас ждали! Вернитесь обратно!”

Мы бросились к калитке — а за нами вся толпа мертвяков с вытянутыми руками — и Андрей впереди! Однако я успел с грохотом поднять засов, распахнуть дверь, вытолкнуть на улицу Медведя и выскочить вслед за ним, уже вырываясь из цепких музыкальных пальцев Андрея, выскочил и тут же захлопнул калитку, повернув кованую железную ручку, которыми богатые домовладельцы в прежние времена украшали свои дома в нашей округе...