Борьба за амнистию была повсеместной. В Москве 18 октября многотысячная толпа добилась у генерал-губернатора немедленного освобождения политических заключенных. Список их был вручен депутации стачечного комитета, [5] и освобождение из тюрем происходило под ее контролем. В тот же день толпа разбила в Симферополе ворота тюрем и увезла политических узников в экипажах. В Одессе и Ревеле заключенные выпущены по настоянию демонстрантов. В Баку попытка освобождения привела к столкновению с войсками: трое убитых, восемнадцать раненых. В Саратове, Виндаве, Ташкенте, Полтаве, Ковне… — везде и всюду демонстративные шествия к тюрьмам. "Амнистия!" — не только уличные камни, но даже петербургская городская дума повторила этот крик.

— Ну, слава богу! Поздравляю вас, господа! — сказал Витте, отходя от телефона и обращаясь к трем рабочим, представителям Совета. — Царь подписал амнистию.

— Полная или частичная дана амнистия, граф?

— Амнистия дана с соблюдением благоразумия, но все же достаточно широкая.

22 октября правительство наконец опубликовало царский указ "об облегчении участи лиц, впавших до воспоследования манифеста в преступные деяния государственные", — жалкий, торгашески-скаредный акт с градациями «милосердия», истинное детище той власти, в которой Трепов олицетворял государственность, а Витте — либерализм.

Но была категория "государственных преступников", которых этот указ не коснулся вовсе и коснуться не мог. Это замученные, зарезанные, задушенные, проколотые и простреленные, это все убиенные за дело народа. В те часы октябрьской демонстрации, когда революционные массы благоговейно чтили на кровавых площадях Петербурга память убитых 9 января, в полицейских мертвецких уже лежали дымящиеся трупы первых жертв конституционной эры. Революция не могла вернуть жизнь своим новым мученикам, — она решила облечься в траур и торжественно предать их тела земле. Совет назначает на 23-е октября общенародную похоронную демонстрацию. Предлагают заранее оповестить правительство, ссылаясь на прецеденты. По требованию депутации Совета граф Витте в одном случае распорядился освободить двух арестованных руководителей уличного митинга, а в другом — предписал открыть закрытый за октябрьскую забастовку казенный Балтийский завод. При предостерегающих возражениях со стороны официальных представителей социал-демократии, собрание постановляет довести до сведения графа Витте через особую депутацию, что Совет берет на себя ответственность за порядок во время демонстрации и требует удаления полиции и войск.

Граф Витте очень занят и только что отказал в приеме двум генералам, но он беспрекословно принимает депутацию Совета. Процессия? Он лично ничего не имеет против: "такие процессии допускаются на Западе". Но — это не в его ведении. Нужно обратиться к Дмитрию Федоровичу Трепову, так как город находится под его охраной.

— Мы не можем обращаться к Трепову: на это у нас нет полномочий.

— Жаль. А то вы сами убедились бы, что это совсем не такой зверь, как о нем говорят.

— А знаменитый приказ: "патронов не жалеть", граф?

— Ну, это просто вырвалась сердитая фраза…

Витте звонит к Трепову, почтительно докладывает свое желание, "чтоб обошлось без крови", и ждет решения. Трепов надменно отсылает его к градоначальнику. Граф спешно пишет этому последнему несколько слов и вручает письмо депутации.

— Мы возьмем ваше письмо, граф, но мы оставляем за собой свободу действий. Мы не уверены в том, что нам придется им воспользоваться.

— Ну, конечно, конечно. Я ничего не имею против этого. [6]

Тут перед нами живой клок октябрьской жизни. Граф Витте поздравляет революционных рабочих с амнистией. Граф Витте хочет, чтобы было без крови, "как в Европе". Неуверенный, удастся ли спихнуть Трепова, он пытается мимоходом примирить с ним пролетариат. Высший представитель власти, он чрез посредство рабочей депутации просит градоначальника взять конституцию под свою защиту. Трусость, плутоватость, глупость — таков девиз конституционного министерства.

Зато Трепов идет напрямик. Он объявляет, что "в настоящее тревожное время, когда одна часть населения готова с оружием в руках восстать против действий другой части, никакие демонстрации на политической почве, в интересах самих же демонстрантов, допущены быть не могут", и приглашает устроителей манифестации "отказаться от своего замысла… ввиду могущих произойти весьма тяжелых последствий от тех решительных мер, к которым может быть вынуждена прибегнуть полицейская власть". Это было ясно и четко, как удар шашки или выстрел из винтовки. Вооружить городскую сволочь через полицейские участки, натравить ее на демонстрацию, вызвать замешательство, воспользоваться свалкой для вмешательства полиции и войск, пронестись по городу смерчем, оставляя за собой кровь, опустошение, дым пожарищ и скрежет зубовный, — вот неизменная программа полицейского негодяя, которому коронованное слабоумие вручило судьбы страны. Чаши правительственных весов в этот момент неуверенно колебались: Витте или Трепов? Расширить ли конституционный эксперимент или утопить его в погроме? Десятки городов стали в медовые дни нового курса ареной кровь леденящих событий, нити которых были в руках Трепова. Но Мендельсон и Ротшильд* стояли за конституцию: законы Моисея, как и законы биржи, одинаково воспрещают им употребление свежей крови. В этом была сила Витте. Официальное положение Трепова покачнулось, — и Петербург был его последней ставкой.

Момент был крайне ответственный и важный. У Совета Депутатов не было ни интереса, ни желания поддерживать Витте — несколько дней спустя он это ясно показал. Но еще меньше у него было намерения поддерживать Трепова. Между тем выходить на улицу — значило идти навстречу его планам. Разумеется, политическое положение не исчерпывалось конфликтом биржи и полицейского застенка. Можно было стать выше планов как Витте, так и Трепова, и сознательно идти навстречу столкновению, чтобы смести обоих. По общему своему направлению политика Совета была именно такова: с открытыми глазами шел он навстречу неизбежному конфликту. Тем не менее, он не считал себя призванным ускорять его; чем позже, тем лучше. Приурочивать решительное сражение к траурной манифестации в такой момент, когда титаническое напряжение октябрьской стачки уже спадало, уступая место временной психологической реакции усталости и удовлетворения, — значило бы совершить чудовищную ошибку.

Автор этой книги — он считает нужным указать на это, ибо впоследствии он нередко подвергался суровым нареканиям, — внес предложение об отмене похоронной демонстрации. 22-го октября на экстренном заседании Совета в первом часу ночи, после страстных дебатов, была подавляющим числом голосов принята предложенная нами резолюция. Вот ее текст:

"Совет Рабочих Депутатов имел намерение устроить жертвам правительственных злодейств торжественные похороны в воскресенье 23-го октября. Но мирное намерение петербургских рабочих поставило на ноги всех кровавых представителей издыхающего строя. Поднявшийся на трупах 9-го января генерал Трепов, которому уже нечего терять пред лицом революции, бросил сегодня петербургскому пролетариату последний вызов. Трепов нагло дает понять в своем объявлении, что он хочет натравить на мирное шествие вооруженные полицией банды черной сотни, а затем, под видом умиротворения, снова залить кровью улицы Петербурга. Ввиду этого дьявольского плана, Совет Депутатов заявляет: петербургский пролетариат даст царскому правительству последнее сражение не в тот день, который изберет Трепов, а тогда, когда это будет выгодно организованному и вооруженному пролетариату. Посему Совет Депутатов постановляет: заменить всеобщее траурное шествие внушительными повсеместными митингами чествования жертв, памятуя при этом, что павшие борцы своей смертью завещали нам удесятерить наши усилия для дела самовооружения и приближения того дня, когда Трепов вместе со своей полицейской шайкой будет сброшен в общую грязную кучу обломков монархии".