Естественно, все это произвело на нас жуткое впечатление, особенно своей негигиеничностью. Вероятно, воздух церкви и был таким тяжелым из-за разлагающегося тельца. И все же, несмотря ни на что, эта церковь была близка мне по своему религиозному духу и явилась самым отрадным впечатлением из всего увиденного мною в России. После всей этой серой, бессмысленной нищеты, царившей повсюду, было приятно видеть хоть и бедность, но такую, где есть место душевной теплоте, отмеченной многоцветием человеческого бытия, где к человеческой жизни и смерти относятся с благоговением и, во всяком случае, освящают приход ребенка в этот мир так же, как и уход его из этого мира. Поэтому я решила, как и все остальные, встать на колени и поцеловать край большой иконы с изображением Христа, висевшей на стене рядом с гробом, в котором лежал младенец. Хотя я никак не могла избавиться от мысли о микробах и возможности заразиться.

Мы возвращались домой через деревню. Не знаю, считалась ли эта деревня также частью фольклорного музея, и старались ли ее специально сохранить в первозданном виде. Во всяком случае, дорога, вдоль которой шли длинные ряды деревенских домов, была проселочной, и на ней отчетливо были видны колеи от колес. Дорога вилась среди старых тополей и рябин. Квадратные деревянные домики были ветхими, серебристо-серыми. На одном из поворотов, там, где мы выезжали на шоссе, я заметила маленькое красивое окошко мансарды, обрамленное изящной резьбой. Порой такие окошки встречаются в русских деревнях и бывают выкрашены в яркие, радостные тона: небесно-голубой, ярко-зеленый, как молодая травка, а то и ярко-красный или белый. В атмосфере этой старинной деревни было ощущение праздника, кое-где я увидела какие-то декоративные хвойные деревья, возле отдельных домов кусты, мальвы, турецкую гвоздику, жимолость, заметили мы и пару увядших роз.

Вполне можно предположить, что изнутри эти старые русские избушки отнюдь не идеальные жилища. Повсюду они казались слишком тесными, густонаселенными и слишком близко расположенными одна к другой, чтобы жизнь в них можно было считать вполне здоровой. И все же я думаю, что этот старый тип домов стоило бы каким-то образом сохранить и усовершенствовать. Повсюду в мире уже давно поняли, что жилье на одну семью дает наилучшие условия для сохранения здоровья народа, как физического, так и психического, и особенно это важно для детей. Если государство проводит эксперименты, связанные с коллективизацией сельского хозяйства, то почему бы при этом не сохранить старые деревни, в которых могли бы жить сельскохозяйственные рабочие? И здесь я вновь вспомнила тот период, когда многие на Западе считали, что это экономично и даже прогрессивно — заставлять людей жить многочисленными семьями в наемных квартирах, в больших домах, в тесных кварталах. И вот теперь в России пытаются построить новое общество на фундаменте тех идей, которые европейские демократии уже отвергли как нецелесообразные в свете научного опыта последних 50 лет. (Когда я находилась в Америке, до меня дошли сведения, что после победы в Советской России также собираются расширить строительство домов, рассчитанных на одну семью, причем при каждом доме будет предусмотрен сад, хотя земля останется государственной.)

И ВОТ наконец настал час отъезда. В Москве мы пробыли всего четыре дня. Но для меня эти четыре дня показались вечностью.

На железнодорожном вокзале нам пришлось в течение трех часов сидеть на наших чемоданах и ждать. Здесь было полно людей, которых можно назвать отбросами общества, они выглядели еще более ужасно, чем те, кого мы видели ранее. Эти люди сновали туда-сюда вокруг нас и то и дело просили милостыню. Молодые женщины работали носильщиками, но мы уже привыкли видеть, как русские женщины выполняют тяжелую работу, которую у себя дома мы считали исключительно мужской. Меня удивляет, неужели только так можно трактовать равенство между полами, когда самый тяжелый физический труд приходится на долю женщины? А может быть, на этом основаны все тоталитарные общественные системы? Правда, ведь в Германии так было всегда. В Дании, в провинции Южная Ютландия, что на границе с Германией, разница между немецким и скандинавским образом жизни всегда была ярко видна на примере того положения, которое занимает женщина в своей трудовой деятельности. Пожалуй, даже языковая граница здесь проявляется не так явно. Особенности каждого из этих двух народов наглядно видны в быту: у немцев все люди и скот помещаются под одной крышей (так называемый «саксонский» тип крестьянской усадьбы), а женщины выполняют ту работу, которую датчане считают исключительно мужской. Именно здесь и проходит водораздел между скандинавским миром и Германией.

Поезда то прибывали, то отправлялись с разных перронов. Наконец пришел поезд, на котором должны были ехать мы. Наше путешествие началось на пять часов позднее расписания. Нам предстоял девятидневный путь от Москвы до Владивостока.

Ингве и Алиса уговорили меня купить билеты в первый класс. Таким образом, у нас с Хансом было купе на двоих. Другие купе нашего вагона также были рассчитаны на двоих, и в каждом из них находилось двое взрослых или двое детей. Уже в первый же вечер мы все перезнакомились между собой.

Одним из наших попутчиков был инженер из Швеции, который ехал в Японию для того, чтобы участвовать в монтаже какого-то промышленного оборудования. Ехал с нами и американский врач, который работал на «скорой помощи» в Финляндии. Были тут и две английские семейные пары: одна — бездетная, а другая — с двумя детьми: большой девочкой и маленьким мальчиком. Ехали с нами и пожилой профессор-еврей и его толстая приветливая супруга, типичная «мамаша» по характеру, они долго находились в положении беженцев, а в Россию попали из Польши. Был тут и один наш соотечественник, молодой красивый белокурый норвежец, торговец мехами, который покинул Норвегию из-за немецкой оккупации, понимая, что теперь он уже не сможет заниматься своим делом на родине, поэтому решил попытать счастья в Америке, где у него были кое-какие профессиональные связи, главным образом в Нью-Йорке, куда он и направлялся. У американского доктора была русская мать, а по отцу он был евреем.

В купе рядом с нашим размещался молодой американский теолог норвежского происхождения; в течение года он учился в Лунде [47] и собирался провести летние каникулы в Норвегии, в Халлингдале, [48] навестить там родню. Но из его планов ничего не вышло, Халлингдал очень пострадал во время войны, мы вынуждены были с сожалением рассказать ему об этом, когда он стал расспрашивать нас о своих родных краях. Его соседом был некий южноафриканец, который намеревался занять должность профессора зоологии в одном из американских университетов.

На каждые два купе была предусмотрена маленькая ванная комната. Эти два наших попутчика заставили нашу общую с ними ванную комнату разными коробочками и флакончиками с дезинфицирующими и моющими средствами, предназначенными для борьбы с паразитами, которых, как нам стало известно, в России не счесть. Они великодушно предложили нам с Хансом пользоваться этими средствами. К сожалению, их великодушие оказалось совершенно бесполезным, так как за все время нашего долгого путешествия в ванной комнате ни разу не было воды.