Вторая карамелька намертво прилипла к нёбу. Опрокинув, главный продолжил, указывая на стопку купюр:

– Знаешь, сколько здесь? Здесь семьсот тридцать лат. Лат сдачи я Авику должен. Хотя нет… Авику я должен больше… То есть деньги сдали девять человек! Де-вять!

Говорил Викторыч долго. О том, что в журналистике много мужчин-фельдшеров, слабоудовлетворенных женщин с желанием отомстить Вселенной и тех, кто просто хочет каждый день видеть в газете свою фамилию… На шестой рюмке мне расхотелось искать в A.F.I. фото Рубенса Барикелло. В архиве есть портрет Фелиппе Массы. Пусть знатоки Формулы повозмущаются.

Дверь кабинета распахнулась. На пороге стоял улыбающийся директор нашего издательского дома Костров. Человек малообразованный, но хваткий. Жестами Спаредини мы синхронно накрыли рюмки ладонями. Костров протянул свое коронное «ну», поздоровался.

– Викторыч, ну молодцы наши рекламщики! Что говорится, бдят! Я про круиз. И ребятам такой подарок сказочный. Это ведь смешные деньги. Как сейчас модно говорить, корпоративно отдохнем. Я подумал и решил, что тоже со своей махну!

Я так и вышел из кабинета. С большими глазами и маленькой рюмкой в руке. Объявление с доски снял. Через время прикрепил уже новое:

Соседнюю палату занимала парочка, несколько украшающая больничный быт. Когда меня привезли из реанимации, слышал только их диалоги. Говорили они громко, а хохот казался пьяным. Судя по голосам, один был уже лет достаточно преклонных, второй – намного моложе. Не ошибся. На следующий день разрешили ходить, и первыми, кого я встретил в коридоре, были мои чрезмерно активные для больничных покоев соседи.

Чем-то они напоминали булгаковских героев. Старцу было лет 75, не меньше. Лицо, изрезанное каньонами морщин, нос, похожий на безжизненный пенис, остренький подбородок с проплешинами растительности. Голова напоминала осеннюю клумбу после урагана. Сухие волосы были как-то неестественно взлохмачены. Ноги старика походили на стебли гвоздики. Тоненькие, обтянутые зелеными спортивными штанами, напоминающими кальсоны. Вместо привычных для больницы тапочек – полуботинки, которые любят туристы-экстремалы. Из-под спортивных кальсон была выпростана клетчатая фланелевая рубаха.

Второй персонаж был не менее импозантен. Его лицо мне сразу показалось знакомым, и, немного разогнав память, я вспомнил, что это Гриша Смольский. Успешный в прошлом аферист и выжига. Несмотря на провалы в бизнесе, Гриша старался держать марку. По отделению ходил в длинном кашемировом пальто темно-синего цвета, покрой которого был датирован концом прошлого века. Из-под этого символа псевдоблагополучия были видны красные спортивные брюки с черными лампасами, а дополняли гарнитур белые сандалии, обутые на босу ногу. Оправа очков казалась именной. Но имя GUCCI было лишь выгравировано на дужке. Настоящего мастера звали «китайский штамповочный станок». Гриша, увидев меня, не признал. Вернее, сделал вид. Мол, это не я, не Гриша Смольский, у Гриши Смольского все хорошо, а я просто на него очень смахиваю. По его лицу было видно, что в мозгу он филигранит очередную «афу», на которую в наше время не клюнет даже беспредельно доверчивый человек.

Резонно подумав, что не у одного меня в этом храме болезней должно быть плохое настроение, решил поздороваться:

– Здравствуй, Григорий. Как сам?

– О! А я тебя и не узнал! Ты знаешь… Ничего, ничего. Не как раньше, конечно, но терпимо, – соврал Григорий.

– «Терпимо», Григорий, понятие с оттенком мученическим. Мне говорили: ты видеостудию с мартышками перед камерами открыл?

– Врут. Я такой херней никогда не занимался, – (мне показалось, что я угадал). – А ты-то сам как? Чем дышишь, Майкл? – мое имя он произнес нараспев.

– А я на стройке.

– Да ладно… В недвижку ударился?

– Нет, Гриша. Не мое это все. Недвижка, биржи, страховка… Пошел на стройку бетонщиком.

Ученые подсчитали, что человек в среднем врет двенадцать раз в день. Если бы в тесте участвовал я, их представление о количестве лжи значительно изменилось. Но, не успев испортить Грише настроение, я его тут же поднял. Чужие неудачи Гришу веселили больше, чем собственные.

– Слушай, но тяжело ведь, наверное, охеренно? Вот тебя угораздило! А платят сколько? – этот вопрос до сих пор у нас считается незазорным.

– У нас не платят Гриша, мы зарабатываем. Зарплату выдают каждый день. Тридцать лат на руки, – я нагло копировал героя фильма времен хрущевской оттепели.

– Ну, на эти «бабки» сейчас не разбежишься. У тебя же семья, наверное… Слушай, Майкл, а мне вообще говорили, что ты к родне в Штаты слинял.

– По поводу семьи ты прав. Четверо детей, один еще питается грудным молоком. Жена работает санитаркой в этой больнице и подрабатывает уборщицей в Обществе слепых. Живем очень скромно. Я бы сказал, очень даже скромно. Но, слава Господу нашему Иисусу, помогают братья по вере. Хвала им и благоденствие в миру и на небесах.