Вместо слов получилось мычание, сопровождаемое клацаньем зубов по железу, но Паша проявил интерес, вытащил изо рта Прапора пистолет и наклонился пониже, прислушиваясь.

– Меня заставили, я не хотел! – выпалил Прапор, тараща глаза. – Он сказал, что убьет меня, если не соглашусь.

– Кто?

– Федор!

– Какой Федор?

– Прахов фамилия, Кальяном зовут. Да его все знают! Он у Шахида был боссом. У него, наверное, и гранатометы, которых вы не нашли.

– На хрена они ему?

– Я… Я не знаю!

– Что он готовит?

– Не знаю! Но могу узнать, я попробую!

– Сколько он тебе заплатил?

– Восемь штук баксов. Обещал восемь, пока дал половину, сказал, остальное после очной ставки отдаст.

– Дешево же ты себя ценишь, урод!

Паша посмотрел на Молчуна с Топорковым:

– Ну и чего с ним делать теперь?

Молчун дернул плечами: дескать, смотрите сами, но лично я бы решение не стал менять. А Топорков в раздумье покачал головой:

– Может, он живой нам сгодится!

– Да! – Прапор обрадовался, увидев союзника. – Я… Я все… Все, что хотите!

– Чего от тебя можно хотеть? – Паша брезгливо ткнул его пистолетом в лицо. – Один геморрой только… А сдохнешь – и все проблемы решатся.

– Не надо, у меня сын маленький.

– Тоже мне, папаша нашелся! – Паша посмотрел на Лютого, стоявшего в дверном проеме кухни. – Ты как считаешь?

– Пусть признанку напишет. А там поглядим.

– Слышал, урод?

– Я… Я все напишу!

– Ну, тогда живи пока.

Лютый и Топорков отвели Прапора в комнату. Посадили за стол, дали бумагу, прицепили наручником к ножке стола. Прапор торопливо схватил авторучку:

– На чье имя писать?

– Прокурору города Санкт-Петербурга.

– Ага… И… И с чего начинать?

– С начала. Как гранатометы украл, кому и как их продал, – велел Топорков, но Лютый остановил:

– Он так до вечера не закончит. Давай с последнего эпизода, как он Николай Иваныча оговорил.

Паша и Молчун вышли на улицу.

– Вроде получилось.

– Сплюнь! – Паша постучал по деревянным перилам крыльца.

Минут десять они постояли, потом Молчун раздавил окурок и со словами:

– Пойду посмотрю, что этот писатель родил, – скрылся в доме.

Идея наехать на Прапора принадлежала Паше. Лютый его не поддержал:

– Ты в своем СОБРе привык головой стены ломать, а оперу головой думать надо, – однако, когда Молчун и Топорков одобрили план, согласился: – Ладно, поехали.

Всю дорогу Паша переживал. Вдруг Прапор свинтил неизвестно куда, и объявится только на очную ставку? Вдруг он окажется тверже, чем они думают? Или начнет отстреливаться из ворованных гранатометов?

А получилось вон как классно!

Паша представлял реакцию отца, когда ему станет известно, что дело рассыпалось. Конечно, он поворчит, поругает за самодеятельность – как же без этого? Но не сможет теперь говорить, что сын годится только дела подшивать и на задержаниях руки выкручивать.

С бумагой в руке из дома вышел довольный Молчун:

– Готово! Исповедь лжесвидетеля.

– Ну-ка, дай посмотреть.

Паша пробежал глазами текст. Прапор написал очень сжато, но в целом понятно. Ничего, в прокуратуре его допросят как следует. Так даже лучше: никто не скажет потом, что опера выбили показания.

– Ну, чего? – Паша убрал бумагу в карман. – Надо брать его и везти. По дороге позвоним Голицыну, пусть готовится. Заводи машину, мы его сейчас…

Из дома донеслись крик и звон разбитого стекла. Молчун замер, недоуменно прислушиваясь. Паша оттолкнул его, взлетел на крыльцо и бросился по коридору в комнату, в которую отвели Прапора.

Прапора в комнате не было, Топорков, зажимая разбитый нос, смотрел в разбитое окно, и лицо его отражало какую-то детскую обиду.

С улицы долетел крик Лютого:

– Стой, сука! Стой, стрелять буду!

– Я ему наручники начал снимать, а он меня локтем ударил и рыбкой в окно сиганул, – в голосе Топоркова звучала та же несуразная обида. – Лютый за ним прыгнул. Может, догонит?

Тяжело дыша, Лютый появился под окном. Хрустнули осколки стекла. Лютый посмотрел вниз, переступил. Убрал в кобуру пистолет:

– Дохлый номер! Он тут, зараза, все закоулки знает.

Паша с такой злостью посмотрел на Топоркова, что тот попятился и, продолжая зажимать нос, прогнусавил: