Шрифт:
– Отец Теодор, – прошелестел тихий голос настоятеля, – проведи эту заблудшую душу к отцу Иезекилю. Пусть этот несчастный получит то, к чему стремится…
Человек в сутане быстро поклонился, но голос из-под капюшона прозвучал чересчур резко:
– Отец?.. Мы лишили его сана!
– Но еще не получили подтверждения от архиепископа…
Отец Теодор с явной неохотой поклонился, быстро догнал меня. Движения его суетливые, порывистые, я подумал с сочувствием, что такому приходится смирять себя чаще, чем другим, сонным овцам.
Солнце ударило на выходе в глаза. Двор залит оранжевым светом, Теодор наклонился еще больше, пряча глаза и все лицо. Я успел увидеть только узкий, как у щуки, подбородок и плотно сжатые тонкие губы.
– А что, – спросил я, стараясь завязать беседу, – у отца Иезекиля какие-то особенные книги?
Теодор вел через двор наискось быстро, мелкими шажками, горбился, словно свет солнца пригибал к земле. Голос из-под капюшона прозвучал зло:
– Когда сжигали старые книги… оставшиеся от нечестивых времен!.. он уволок иные к себе в келью. Его порицали, он каялся, но упорствовал в своем нечестивом заблуждении. Отец настоятель наложил на него епитимью, велел носить вериги, но и тогда Иезекиль… Наверное, он уже был одержим бесом!
На той стороне двора указал на узкую дверь в каменной стене, за ней открылась такая же узкая лестница с каменными ступеньками. Мы поднимались долго, я сказал, чтобы не молчать:
– А зачем так высоко? Я думал, святая церковь предпочитает закапываться вглубь…
– Еретик, – процедил отец Теодор с ненавистью. – Мы на церковном совете лишили его сана за богомерзкие чтения!.. За кощунственные слова…
– Какие?
– Он смел утверждать… что звезды, которые не что иное, как серебряные гвоздики, которыми укреплена небесная твердь, на самом деле… Он смел…
От негодования он захлебнулся, остановился. Рука его, упершаяся в стену, крупно дрожала. Я молчал, но сердце от волнения едва не выпрыгивало. Отец Теодор наконец совладал с собой, мы кое-как одолели последние ступени. По-моему, мы уже на той высоте, что впору магам, а не церковникам, ибо только маги обожают торчать в самых высоких башнях.
Глава 25
Дорогу преграждала дверь, старая, массивная, из такого темного дерева, что истлеет не раньше, чем через тысячи лет, а все жуки-короеды обломают зубы. Отец Теодор постучал, прислушался, постучал снова. Я почему-то вспомнил свою улицу, жаркий день, запах разогретого асфальта, когда под ногами прогибается темная поверхность с вкрапленными камешками…
Запах асфальта! Я потянул ноздрями. И запах серы… Отец Теодор отпрыгнул, перекрестился, перекрестил дверь и быстро-быстро забормотал по-латыни. В щель из-под двери ясно тянуло горячей серой и расплавленной смолой.
– Там силы ада, – простонал священник. – Что он делает! Что делает?
– Может, – сказал я, – вызвать других священников?
– Не успеем, – вскрикнул он в отчаянии. – А его надо спасать!
Я торопливо снял с пояса молот, отступил на пару шагов. Метать снизу вверх не очень удобно, но сердце мое колотится часто, адреналин в крови, и молот вырвался из моей ладони, как скала из мощной катапульты. Теодор отшатнулся, едва не покатился по ступенькам.
Молот с грохотом ударил в середину двери. Страшный треск, лязг, это вылетели металлические скобы, обломки дерева брызнули во все стороны, как стая вспугнутых бабочек. Открылся вид в комнату, на полках в самом деле штук пять толстых книг, в нос ударил запах серы, горящей смолы и паленой шерсти. В полутемной комнате жуткая тварь, похожая на вынутый из горна кузнеца огромный раскаленный слиток железа, медленно надвигается на маленького сморщенного человека в сутане. Тот жалобно вопил, слабо отталкивался. В полумраке я увидел бледное лицо, выпученные в смертном страхе глаза. Демон протянул руку, указательный палец с длинным, как нож, острием коснулся груди человека. Вспыхнул дымок, запах горелой плоти стал сильнее.
Мой язык прилип к гортани. Отец Теодор, напротив, обогнал меня, вбежал в комнату и, налившись праведным гневом, вскрикнул:
– Изыди!
Демон оглянулся, я отважно сделал шажок назад. В самом деле отважно, ибо панически хотелось с поросячьим визгом унестись сломя голову. Морда широкая, надбровные дуги выдвинуты, как навесы из красного камня, в глазах плещется расплавленный до оранжевого цвета металл, нос расплющен, а пасть вытянутая, как у гиббона, клыки не помещаются, торчат из пасти, словно у дикого кабана.
Мне показалось, что демон скажет что-то вроде «не изыду!», но тот лишь взревел. Комната задрожала, со стен посыпалась посуда. Человечек в сутане закричал по-заячьи, закрыл голову обеими руками.
Отец Теодор сорвал с пояса крест, выставил, будто щит. Демон заколебался, отец Теодор отважно до полного идиотизма попер вперед. Демон сделал шаг назад, я закричал:
– Погоди!.. Дай я его…
Дрожащие пальцы наконец совладали с молотом. Я метнул, молот жутко тяжел, я проследил взглядом, как он пролетел, едва не угодив священнику в затылок, ударил демона в колено и… рухнул на пол. Демон вообще не заметил удара, который должен был его повергнуть, с дикой злобой смотрел на священника. Пурпурный цвет начал превращаться в багровый, руки и ноги вообще стали серыми, словно остыли раньше, только голова и грудь еще оставались раскаленными.