Долго шли мы ко дворцу. А народ все прибывал и прибывал. Около Исаакия, видим, толпа стоит. Остановились и мы. А сзади все наваливают, напирают. Такая толкучка образовалась, что дыхнуть нельзя. Потом вдруг тихо стало. И услышали мы стрельбу. Что тут твориться начало: все бегут, кричат, давят друг друга. Как добрались до дому, не помню. Помню только, что у Нарвской заставы снова мы увидели дядю Николая. Он стоял в толпе и кричал: «Царь нам всыпал, ну и мы ему в сыпем. Царь свободы не даст. бороться надо!». Отец увел нас домой и не велел на улицу выходить. Так три дня и просидел я взаперти. Лишь из окна видел, как хоронили тех, кого на Дворцовой площади царь ни за что ни про что расстрелял. А потом узнал, что у нас на Нарвской настоящие бои шли - рабочие баррикады построили и казаков камнями забросали.

Многое изменилось у нас с того «кровавого воскресенья». На Путиловском теперь каждый месяц бастовали, митинги устраивали. Жить стало еще тяжелее. Отец в получку гроши домой приносил. Взяли меня из школы и отдали на завод. В слесарный цех, детали всякие подносить, станки чистить, мусор убирать. Крутиться приходилось по часов десять в день. Л ведь я совсем мальчонкой был. Правда, подвезло мне — к слесарю Матвеичу попал. Крутой был мужик, но справедливый. Сначала надо мной он подсмеивался, а потом стал слесарному делу понемногу учить. Ну, а я сметливым был, хватал все на лету...

В октябре опять наш завод остановился — весь русский пролетариат забастовал. Тут царь и издал свой манифест. Отец мой обрадовался. А Матвеич только песенку напевал: «Царь испугался - издал манифест, мертвым свобода, живых под арест». Трудно мне было разобраться во всем этом — всего лишь тринадцатый год пошел. Но вскоре я понял, кто прав. Состоялись у нас на заводе выборы в Советы. Матвеича делегатом послали. А через несколько дней хоронили мы Матвеича - убили его черносотенцы. Шел я с кладбища и все о Матвеиче думал. Пробовал с отцом поговорить, да он только и сказал мне: болтай поменьше, и так горя хватает...

Да, тяжелые времена наступили. На заводе рабочих арестовывать начали. В бараке нашем два раза обыск делали - дядю Николая искали. Рабочий день удлинили, а слова сказать нельзя было. Чуть что - сразу в «черный список» занесут или штраф наложат. Да и дома дела пошли неважно. Мать уже давно кашляла, а теперь и слегла. По неделям с кровати не вставала. А весной похоронили мы ее. Отец после смерти матери совсем замолчал, еще угрюмее стал. Попивать начал. Оказался я вроде главы семейства. Все рассчитывал с сестренкой - куда что... А через два года остались мы и без отца. Погиб на работе. Груз завалился. Отца насмерть придавило, а двух других покалечило. Рабочие пошли просить за меня, а в канцелярии сказали: сам виноват. Это отец-то! Потом «смилостивились» - к станку назначили...

Так стал я настоящим рабочим. Слесарем. А было мне в ту пору семнадцать лет. Денег начал я получать немножко побольше, да и сестренка в няньки устроилась. Ну, конечно, дружки появились. По воскресным дням в трактир даже компанией ходили - пиво пить. Познакомился я с одной девчонкой. Тоже наша, заводская, была. Настей звали. Очень поправилась мне она. Высокая, статная такая. Идешь с ней бывало по улице - все оборачиваются. Однажды летом в субботу поехал я с ней в

Луна-парк, на Петроградскую. Гулянье там было: карусель, горки американские, музыка. Идем это мы с ней по аллее, а навстречу нам гиназистики - человек пять их было. Один и назови мою Настю неприличным словом. Разозлился я, бросился на них, а они крик подняли. Пристав появился - жирный такой, с усами, как у таракана. Я ему объяснить все хотел, а он кулаком меня по голове. Больно было, а еще больше обидно... Не знаю, может случай тот и пустяшный был, но только начал я с того времени все чаще о жизни задумываться: почему такая несправедливость вокруг. Одни ничего не делают и на колясочках катаются, с жиру бесятся, а другие - спины на них гнут, а их и за людей не считают. Словом, зачесались у меня руки. Поругался было с мастером - обсчитывал рабочих. А он взял и оштрафовал меня. Злость взяла, а что делать - не знаю. Вот тут-то и вышла одна оказия. Возле проходной подходит ко мне один токарь из соседнего цеха. Не то, чтобы знакомые, а в лицо друг друга знали. «Выручи, - говорит, - друг, спрячь эти бумаги по надёжнее. А то за мной следят». Взял я пакет, пришел домой, спрятать хотел, да любопытство разобрало. Развернул пикет, а там листовки лежат свеженькие, еще типографской краской пахнут. Здорово там сказано было, о чем я все время думал. А в конце говорилось: «Ничто нам не помажет: ни слезы, ни протесты, а только массовая борьба». Через пару дней повстречались мы снова с тем человеком. Передал я ему пакет, а он и говорит мне: «Хороший ты, видно, парень. Надо быть тебе с нами...»

Так и началась моя новая жизнь.

Познакомили меня на заводе с большевиками. Я и раньше слышал, что они зачинщиками были во всех наших рабочих делах. Только вот в лицо не знал. Стал я выполнять разные поручения. Связным был. На маевках в охране стоял. Листовки в цех проносил. А когда наша рабочая газета «Правда» выходить начала, в типографию по ночам бегал, конфискованные номера оттуда уносил. Много хорошего .можно -вспомнить про то время. В жизни моей цель появилась. А главное - перестал я одиноким быть, словно в большую семью попал.

Собирался я уже в партию вступать, да повестка пришла - в армию служить. Проводила меня сестренка на призывной пункт. Осмотрели там меня - а парень я рослый был, здоровый - и определили во флот. Попал я и учебную команду в Ревель. Там и застала меня война. Я уже канониром был. Когда немцы наступать начали, перевели нас в Кронштадт. Здесь я и стал большевиком. У себя на корабле ребят хороших подобрал, начали мы с матросами о жизни, о войне говорить, газеты читать. Сильная у нас в Кронштадте организация была. Имели своих представителей на берегу. С Петербургским комитетом партии связь постоянно держали.

В феврале 17 года узнали мы о том, что в Петрограде восстание произошло, рабочие и солдаты ненавистное царское самодержавие свергли и Советы создали. Ну, конечно, мы у себя на корабле сразу митинг устроили, офицеров, которые сопротивлялись, обезоружили и на берег «списали». Крейсеру нашему новое название дали - «Заря свободы» -и судовой комитет выбрали. Теперь он все дела на корабле решал.

Никогда не забуду день 3 апреля, когда Ленин в Россию вернулся и мы его на Финляндском вокзале встречали. Протиснулся я к самому вагону. Вышел Ленин - обыкновенный такой, простой. Подхватили мы его на руки и в зал понесли. Там меньшевики приветствовать его хотели, но Ленин даже слушать их не стал и прямо на площадь - к народу прошел. Там на броневике и речь свою знаменитую произнес. Я рядом стоял и все слышал, слово в слово. Говорил Владимир Ильич о том, какая жизнь для бедного народа скоро настанет, что для этого надо взять власть в свои руки, призывал бороться за революцию. На всю жизнь я это запомнил.