Возраст был к ней милостив. Несмотря на то, что она уже разменяла пятый десяток, Бернадетта сохранила отличную фигуру: хорошую грудь, плоский живот, стройные и пропорциональные ноги. Теперь она могла вдоволь восхищаться своим телом в зеркале ванной и воображать себе иногда, что когда-нибудь она найдет себе кого-то, кто тоже мог бы восхититься ею, и что осторожные прикосновения, которые доводили ее до безумия от желания, могут быть даром руки иной, нежели ее собственная. Время от времени она получала приглашения на ленч от давно обретших профессию и место в жизни мужчин своего возраста. Но они были всегда такими… средних лет… и неизбежно консервативными.

Бернадетта Хейл еще не избавилась от юношеского идеализма, и эти отличия еще имели для нее большое значение. Каких-то пару недель назад у нее было подобное свидание. На сей раз это был недавно овдовевший старый друг, много лет проработавши на госслужбе. Между ними всегда было что-то вроде невысказанного притяжения. Затянувшиеся рукопожатия, обмены взглядами, когда глаза встречались и глядели друг в друга дольше, чем обычно считают приличным. Но это взаимное притяжение так никогда и не было реализовано – из-за его брака. Но сейчас, когда со смерти его жены прошло уже более года, Бернадетта позволила себе считать, что эта их игривая взаимная симпатия может перерасти в нечто большее.

Одежду перед этим свиданьем она выбирала очень тщательно. Она даже надела красное шелковое белье, которое купила несколько лет назад в одну из бесплодных поездок за покупками в Вест-энд. Красный кружевной бюстгальтер, красные шелковые трусы и красные подвязки, поддерживающие белые чулку с кружевной вставкой. Белье предназначалось лишь для ее собственных глаз, что-то, чтобы добавить изюминки к ее ночным фантазиям, но сейчас она решила, что, быть может, настало время поделиться ими, привнести в жизни свою и друга немного столь необходимой обоим романтики.

На деле однако ленч вогнал ее в депрессию. Разговор не уходил от темы тяжелой утраты. Час спустя Бернадетта с немалой печалью поняла, что ни одной женщине не под силу будет занять место его усопшей жены. Ее друг напоминал тень самого себя, и к разговору их теперь не примешивалось никакого скрытого флирта. Придумав какой-то предлог, она извинилась и ушла, быстро прошла пешком к станции Хайбери-и-Ислингтон. Но тут, когда она стояла на продуваемой ветром платформе идущих на восток поездов Северо-Лондонской линии, произошло нечто замечательное.

Когда двери открылись, внезапный порыв ветра задрал на ней юбку до самой талии. К счастью, люди, стоявшие позади нее на платформе, не в состоянии были разглядеть ее нижнее белье, но она пришла в ужас, заметив, что неряшливо одетый молодой человек – из тех, что были известны как «экстра-зеленые» и выступали в защиту прав животных и против бесполезных ненужных программ строительства автомагистралей – видел все. И по выражению лица этого молодого человека Бернадетта поняла, что он действительно видел все. Долю секунды прежде, чем она пригладила юбку, он в упор смотрел на ее шелковые трусы, смотрел, казалось, сквозь них, после чего поднял глаза к ее груди прежде, чем встретиться с ней взглядом.

Ей казалось, он заглянул в саму сердцевину ее женственности, и едва осмеливаясь дышать, она прошмыгнула в дальний конец вагона; сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди, и восхитительная влага в меж ног едва не заставила ее кончить в тот момент, когда она садилась на лавку.

Потом, когда оба они вышли в Хэкни, он ей улыбнулся. Это была не циничная усмешка или плотоядная ухмылка – такого она почти ожидала. Улыбка была теплой, откровенной и открытой, в ней была какая-то честность. Разумеется, он заметил ее попытки быть сексуальной. Но когда он улыбнулся ей, она осознала, что он и впрямь считает ее сексуальной. Он оценил ее по достоинству.

Сразу по возвращению домой, Бернадетта заперла двери, сорвала кружевное белье и довела себя до исступления, вспоминая выражение лица молодого человека. Но теперь, две или три недели спустя, она снова сидела на работе. Снова в своей непривлекательной одежде корпела за бронированной стеклянной перегородкой в Хэкни, передовом отделении Департамента социального обеспечения. Сегодняшний день только начался, а она уже чувствовала себя измученной парадом наркоманов, душевнобольных, пьяниц и несовершеннолетних матерей, чередой проходившей перед ней. Ее тошнило, ей было больно, что общество не просто выбрасывает этих людей, но еще и пытается наказать их. Соответственно, она всегда делала, что было в ее силах, сознавая, что пусть ее полномочия невелики, но своей властью она может сделать что-то для ближнего своего, может изменить что-то для тех, у кого, не вмешайся она, не было бы что есть и кто вынужден был бы голодать.

Коллеги считали ее мягкосердечной, но они-то получали премии за то, что экономили деньги департамента. Бернадетту бесконечно выводило из себя то, что только молодые и пытались когда-либо изменить что-либо в обществе. Те, в чьей власти было бы сделать это, стремились лишь поддержать статус кво. И похоже, представители оппозиции тоже. Она снова вспомнила молодого человека из поезда. Какие у него идеалы? Какое общество он хотел бы построить?

Уилл и Брайди все еще сидели в приемной. Загудел звонок. Уилл раз в пятнадцатый поднял глаза на экран табло. Там значилось 113. Великолепно, хмуро подумал Уилл. Ждать осталось не так уж долго.