Так же каждый день на улицах городов появлялись мальчики, продававшие по домам навоз, который они насобирали тут же на улице, и торговцы разным хозяйственным товаром: клейкой бумагой для ловли мух, мышеловками, душистым мылом, орнаментами для камина, инструментами для сада. Однако гораздо лучше покупались не приспособления, которые облегчали работу слуг, об этом хозяйки мало заботились, а то, что женщины могли использовать для себя: такие нововведения, как электрические корсеты, пояса для чулок с резинками вместо подвязок, красивые ленты и кружева, губная помада, гребешки. Все это можно было купить у разносчиков дешевле, чем в дорогих магазинах, и трудно было устоять от искушения. На дом разносилась даже готовая еда. Продавец маффинс (кексы с изюмом) делился с разносчиком печеного картофеля:

«- Ты, приятель, какую погоду почитаешь важнее?

– Вестимо сухую. Коли каплет, так у меня в печке огонь тухнет. Да и картошка стынет мигом. Нет, брат, мне подавай солнце али холод, токмо чтоб не мочило!

– А мне вот дождь в аккурат! Дамочки, что прислугу не имеют, сами-то в такую погоду мокнуть не пожелают, а тут и я с моим товаром! Вмиг все раскупают! Я как тучу вижу – так сразу своей приказываю: "Пеки, пока не упадешь!" Я б, ей-богу, один день дождя за неделю солнца сменял!»

За день постоянный стук в дверь так надоедал хозяйкам, что если у них были горничные, то им давалась инструкция гнать всех, не спрашивая, с чем пришли. Но даже тогда с улицы все равно неслось: «Старье берем! Старье меняем!» – от старого еврея, погонявшего лошадь. На голове у него помимо его собственной старой шляпы всегда была надета еще и какая-нибудь, по его выбору, «новая», которую он приобрел в этот день. Он брал старые сломанные часы, разваливавшиеся стулья, выленявшую одежду, разношенную обувь, гнутые щипцы, кукол без волос. Брал практически все, что несли, даже вытопленный жир, который в бедных домах намазывали на хлеб вместо масла.

За все он давал либо небольшие деньги, либо обменивал на яркие детские книжки, бумажные фонарики, волшебную трубку, крутя которую, видно множество чудесных, никогда не повторявшихся узоров. За его повозкой всегда бежала куча босоногих мальчишек. Заслыша звук его колокольчика, они слетались с разных сторон, потому что, с их точки зрения, у него на повозке хранились бесценные сокровища. Они несли все, что удавалось подобрать первыми, и молили старьевщика, если он не находил принесенный предмет заслуживавшим внимания, поменять на что-нибудь из своих ярких безделушек. Только его телега трогалась с места, появлялась другая, собиравшая старый металл. Человек с обветренным лицом кричад, оповещая о своем прибытии:

«Утюги, сковородки, кочерги! Кружки, миски, ложки! Металлические обода! Есть старые подковы? Ненужное железо? Скорей неси сюда!»

Были и такие разносчики, которые предпочитали заходить в дома не с переднего, а с черного хода, поскольку их бизнес был не с хозяйкой дома, а с ее кухаркой. К таковым относился неразговорчивый мужчина с длинным шестом, на конце которого висели шкурки кроликов и зайцев. Он покупал их в домах, после того как несчастные животные уже были поданы на ужин. Во многих домах держали либо птицу, либо кроликов, и тогда кухарки имели дополнительный заработок, сдавая перо и пух на подушки и перины, а шкурки на подкладки к шубам. С черного же входа заходили и неряшливые старые мужчины с большими мешками, которыми часто пугали непослушных детей. Их появление предупреждалось скрипучими голосами: «Старые половики, бутылки, кости!» Для них у кухарок всегда находилось достаточно товара. Собирая кости по дворам, они то и дело отгоняли палками собак, следовавших по пятам.

Также в большом количестве ходили люди, промышлявшие мелким ремонтом. Иногда, завидя мастера, горничная сразу же провожала его в залу, чтобы починить сломанный стул или полку, а если ломался замок в двери, то, показав работу, так и оставалась рядом, чтобы развлекать его своими разговорами до первого нарекания от хозяйки. Мастеров предпочитали приглашать одних и тех же, и они были знакомы со всей прислугой в доме. По окончании работы, если кухарка была в хорошем настроении, ремонтнику могло и перепасть что-нибудь перекусить. В это время его расспрашивали обо всех последних сплетнях в округе, как живут, с кем и на что. Однако долго беседовать не могли, чтобы не гневить хозяйку, которая не любила посторонних людей в доме. В некоторых местах мебель чинил цыган, который оповещал о своем приходе громким, красивым голосом:

Ремонтирую стулья, столы, табуретки!

Мебеля несите скорее, соседки!

Он обычно приходил со всей своей цыганской семьей. Женщины в ярких цветных кофтах и юбках, в шляпах с перьями и в красочных шалях садились на ступеньки перед домом и предсказывали желавшим будущее, пока их хозяин стучал молотком. Если никто не хотел узнать судьбу, то они продавали швабры, щетки, отправляя в повозку шустро бегавших цыганят.

Пыльный человек в кожаной шляпе с большими полями, который собирал пепел и золу из каминов, приезжал на своей телеге. Поля его шляпы предохраняли лицо и шею от угольной пыли, когда он опрокидывал собранное в каждом доме в крытую и похожую на большой сундук телегу. Когда он появлялся, то всегда звонил в колокольчик, а не стучал, чтобы дать время хозяйке забрать детей с улицы и закрыть все окна и двери. Кроме как собирать золу, у него были и другие обязанности, о которых мы расскажем позже, и если они превышали объем его ежедневной работы, то щедрое вознаграждение компенсировало затраты на его пыльный труд.

Пыль не отпугивала точильщика ножей, который вставал возле дома со своим колесом, вращавшимся от нажатия на педаль, и тогда летели искры и звук «вжиг- вжиг» был слышен в соседних домах, либо, если точильщика не приметили и не нанесли еще тупых ножей, он обходил дома, чтобы потом все равно встать на глазах у всех. Точильщик тоже был любимым развлечением у местной детворы, которая всегда приставала к нему. Кто-нибудь побойчее выходил вперед и просил: «Дядь! Дай покрутить! Я смогу! Ей-ей!» Особенно бывали счастливы дети, если точильщик доверял им подержать нож над колесом. Какой восторг был написан на их лицах, когда они сами производили яркие, до боли в глазах, искры!