А еще заметим, что ничего в нашей жизни не происходит просто так, без тайного умысла судьбы. Казалось бы, зачем накануне сражения голем пугал своего господина историями о раритетном Луке, яростной теще и ее несчастном зяте? Но вот же пригодилось.

Сопоставив две простые мысли, Зелг не стал отвлекаться на консультации с окружающими, справедливо полагая, что время не терпит. Он поднял лук, добыл из колчана стрелу и, помня о том, что даже теща смогла подстрелить свою жертву, не имея навыков и опыта, а у него есть грамота в золотой рамочке за третье место на соревнованиях по стрельбе среди пацифистов, натянул тетиву и выстрелил.

Стрела коротко свистнула в плотном воздухе, аккуратно обогнула Сихоя, пытавшегося преградить ей путь, попетляла, сбивая с толку кинувшихся ей вслед Ловцов, пролетела значительный участок пути над самой землей и наконец вонзилась в Жезл Смерти.

Жезл рассыпался на несколько неравных кусков, а Генсена окутало хищное черное облако.

— Как, однако, работали древние мастера! — восхищенно заметил Юлейн. — Гегава, когда вы освободитесь, запишите в вашу книжечку: одолжить у кузена Зелга Лук Яростной Тещи для стрельбы по королеве Кукамуне.

— Испортили почти новую вещь! — взревел Генсен, в мгновение ока перемещаясь к Зелгу. — И трех тысяч лет не пользовался! Сокрушу! Истреблю! Сотру с лица земли!

Он отвел рукой знакомый уже ком сиреневого света, и легкая паутина облепила какого-то Сихоя, прожигая его насквозь.

— На зябликах сперва потренируйся, — буркнул Такангор, ища утешения у старого друга — фамильного боевого топорика.

Всем было известно, что король Бэхитехвальда способен тягаться с ними и без каких бы то ни было атрибутов силы и власти. Этот древний монстр поглотил столько жизней, что теперь был почти несокрушим и на самом деле мог напасть в любой миг. Так что соседство с ним не доставляло никому удовольствия. Но он отчего-то медлил. Что-то его настораживало. Он снова и снова оглядывался по сторонам и на сей раз напомнил Зелгу встревоженного старого хищника, что чувствует присутствие кого-то более могущественного на своей исконной территории и колеблется, не зная, спасаться ему бегством или вступать в битву, которая вполне может стать для него последней. Так горный змей — безраздельный владыка Серых скал — тревожно и грозно шипит, чуя приближение василиска.

В сапог некроманта вежливо постучали согнутым пальчиком. Так мог вступать в разговор только деликатный Карлюза Гогарикс.

— Мессир, — негромко молвил он, — любопытственное наблюдение имею сообщать вам незамедлительно. Природа данных мест напоминает ваши дедовские и родительские почвы. Славный Нунамикус узрел родимую агрипульгию в руинах вон того помещения. И это наводит на желание петь восхвалебные песни и танцевать воинственно-зажигательные пляски.

— Петь пока не будем, — тревожно попросил Зелг, не слишком понимая, о чем толкует милейший троглодит.

— Не будем, — покладисто закивал Карлюза. — Но репертуар подберу.

— Как вам будет угодно.

— У-уу, — обиженно прогудел осел, который справедливо полагал, что лучше уж где-нибудь петь «восхвалебные» песни, нежели стоять нос к носу с самым смертоносным и жестоким существом, которое только появлялось в Ниакрохе за все время от начала творения.

Мы же говорили, что осел Карлюзе достался не простой и не то чтобы золотой, но талантливый. И Генсена он боялся так, что трясся весь, от кончиков ушей до самой кисточки на конце хвоста.

Мудрый Карлюза оказался, как никогда, прав.

Он пытался привлечь внимание окружающих к тому факту, который явился бальзамом, пролитым на сердечные раны Узандафа Ламальвы да Кассара, сидевшего на наблюдательном пункте у своего глядельного выкрутаса все это время. Нужно сказать, что в течение этого длинного дня он наволновался так, как не волновался последние лет триста — четыреста. Его сердце падало в бездну отчаяния и воспаряло к небесам на крыльях надежды. Он то прощался с внуком навсегда, то верил в скорую победу и торжество кассарийских некромантов над любыми маньяками и злодеями, будь они даже древнее Ниакроха и могущественнее страшно сказать кого.

Он умудрился составить по ходу дела шесть завещаний и три прощальных письма, доведя до умоисступления знакомого нам библиотечного эльфа, который исчеркал конспектами всю лысину и теперь набрасывал заметки на манжетах, как истинный джентльмен.

Наконец свершилось долгожданное событие, и Узандаф перестал терзать домочадцев текстами завещаний и посмертных заявлений, а жадно приник к окуляру, боясь пропустить даже самую незначительную мелочь. Мы бы сказали — затаив дыхание, но точность — главная добродетель летописца; а дыхание Узандаф Ламальва, герцог да Кассар, уже довольно давно затаил навсегда.

Победитель при Пыхштехвальде с радостью узнавал родные и милые его неподвижному сердцу картины: замковый парк, крепостные стены, ров, в который по осени падало несметное количество желудей с окрестных дубов и где так любили хорошенько подкрепиться Бумсик и Хрюмсик. Ладные чистенькие дома Виззла, гордое строение с башенкой — таверна «На посошок» и скрытый в лесной чаще бар «Расторопные телеги». Тучные поля, то там то сям освещенные редкими еще пятнами самого настоящего, теплого, золотого солнечного света.