— Ну, теперь-то на них управа нашлась, — довольно улыбнулся староста. — Я их люблю, сорванцов, но хорошо, когда есть кому заняться воспитанием.

Да Кассар попытался представить, как Такангор станет воспитывать Бумсика и Хрюмсика и что из этого получится, но решил, что лучше подумает об этом потом. А пока станет думать о предстоящей битве.

— Вернемся к скрытым резервам, — предложил он.

— О! — расцвел Иоффа. — Милорд будет доволен, ибо резервы у нас значительные. Можно сказать, все ваше поместье — один огромный резерв.

— В общем, этого-то я и боялся. Староста обиженно уставился на господина:

— Чего ж вам бояться? Это пусть Юлейн со своими лизоблюдами волнуются. Оно ведь как аукнется, так и откликнется… Да что я, дурья башка, темню? Вы ж, мессир, небось основной истории еще не слышали.

— Еще не слышал, — вздохнул Зелг. — Только зачем мы стоим? Вы садитесь, милейший, располагайтесь. Сидру сейчас прикажем.

Да Кассар все еще не привык к тому, что его пожелания исполняются молниеносно, а потому слегка вздрогнул, когда в двери вплыла темная тень с подносом, на котором возвышался кувшин и два стакана. Тень поклонилась, установила поднос на столе и истаяла в воздухе. А староста даже голову не повернул в ее сторону.

— Наш Виззл, — начал Иоффа эпическим голосом, — не простая деревенька. Даром что и не маленькая, как прочие поселения в Тиронге. Сюда, под крыло ваших славных предков с незапамятных времен стали стекаться все, кому в прочих местах жилось худо и неуютно по причине их непохожести. Оно ведь что? Бывало, девка какая влюбится в заезжего красавца и понесет от него. А красавец возьми и окажись оборотнем или иным разнообразным нелюдем. Или там, скажем, родится дитя в обычной циклопьей семье, а в нем вдруг как заговорит в полный голос какая-нибудь древняя кровь от малоизвестного четвероюродного дяди. И уж не помнит никто, чей это сродственник и откуда он, а дитя-то растет. Но богу свечка, ни черту кочерга. Трудно таким, мессир, с малых лет проходу не дают.

— Трудно, — согласился Зелг, который хорошо помнил, какими косыми взглядами провожали его, еще несмышленого мальчишку, в аздакской столице, куда привезла его мать определять на учебу. Сколько лет минуло с тех пор, а он все никак не мог забыть своего недоумения, растерянности и удивления — ведь он-то был вполне обычным, как ему тогда казалось. А Гунаб просто кишел диковинными существами: горными великанами, заезжими циклопами, ворчливыми гномами, троглодитами, чернокожими кочевниками, что привели караван с пряностями. Кого там только не было. И все они считались своими, а он — чужим.

— Вот-вот, — закивал староста, радуясь, что хозяин его понимает. — А здесь всех привечали ваши дедушки-прадедушки…

— Пусть им земля будет пухом, — вставил герцог по привычке.

— Здоровья им и удачи, — строго поправил Иоффа.

— Ну да, ну да…

— Взять, к примеру, кузнеца нашего, Альгерса…

— Силач, — восхищенно согласился Зелг.

— А потому что дедушка его из титанов. Он в обычном месте не прижился бы — все ломал и крушил. А здесь осел, остепенился, семью имеет крепкую. И жене его легко с ним и спокойно.

— Как за каменной стеной?

— Как с каменной стеной, — уточнил Иоффа. — Сама она из Горгонид: чуть что не по ней — зырк глазами, и кричи караул. То закаменит кого, то обездвижит на долгий срок, то еще какая напасть. В семейной жизни за долгие годы всяко бывает. А Альгерсу что? Почешется, поворчит, смотришь — они уже воркуют, как две гули. На него горгонские взгляды сильно не действуют. Мне господин Дотт объяснял мудреными словами: мунитет какой-то и лергия. Только мы люди простые, и разумение у нас тоже не шибко сложное: не берет его закаменение, только чесотка сильная или отвращение к хмельному сидру случается, но не надолго, а так. В зависимости от проступка.

— Но мы же не станем ставить на стены женщин и стариков? — заволновался герцог.

— Не станем, само собой, не станем. Что им делать на стенах? В поле выведем… Мессир, а мессир, вам худо? Сидру подать?!

— Пожалуй, — слабым голосом молвил Зелг, — лишний стаканчик мне не повредит.

— Стакан сидра никак не может быть лишним, — внушительно сказал Иоффа. — Выпейте. А я продолжу про героические деяния современников. Никто в стороне не останется. Я вот, позвольте заметить, тещу свою драгоценную выписал по такому случаю. Утешаю себя мыслью, что «все для отечества, все для победы».

— А что ваша теща?..

— Мадам Мумеза? О, великая женщина! Ее даже Альгерсова Ианида побаивается и глаз на нее не поднимает. Она только слово молвит — и ты в полном расстройстве. Надолго так в расстройстве, и больше ни о чем помыслить не можешь…

— Настроение ухудшается? — уточнил Зелг.

— И настроение, знамо, тоже. У кого ж настроение улучшится, ежели с брюхом катастрофа? Я так думаю, что она им не менее полка по оврагам да кустам рассредоточит. А ежели постарается, то и оружие заржавеет, и упряжь конская сгниет. Вот ейная соседка когда-то худым словом обозвалась, так мадам Мумеза ее корову сглазила. Теперь бедолага кислым молоком доится, и цвет у него таков, что за душу берет.