Эгина имела в окружности около ста восьмидесяти стадий — небольшой остров, а в нынешние дни еще и порядком захолустный. Но так было не всегда.

Когда «Афродита» была уже на подходе к тамошнему полису, что лежал на западном побережье, Соклей сказал:

— Было бы куда лучше, если бы Эгина не перешла на сторону Дария перед Марафонской битвой.

— За что и получила по заслугам, а? — спросил Менедем.

— Можно и так сказать, — ответил Соклей. — Афиняне выселили эгинцев и устроили здесь свою колонию. А потом, после Пелопоннесской войны, спартанцы вышвырнули афинян и вернули на остров эгинцев и их потомков.

— Ну и кто же тут живет теперь? — поинтересовался Менедем.

— Эгинцы. Думаю, не очень-то чистокровные, но в наши дни это можно сказать о многих эллинах. Когда полис проигрывает войну…

Соклей щелкнул языком — ему не хотелось даже думать о таких вещах. И все же он не сменил тему:

— Помнишь, когда мы были юношами, на Родосе стоял македонский гарнизон?

Его двоюродный брат, судя по всему, был бы счастлив об этом забыть.

— Наше дело — позаботиться о том, чтобы такого никогда больше не случилось.

— Золотые слова, — кивнул Соклей.

«Если получится», — про себя добавил он, но вслух говорить ничего не стал. Может, ему и приходили в голову зловещие мысли, но он делал все, что мог, чтобы никто об этом не догадался.

Какими бы ни были их отдаленные предки, современные эгинцы говорили на полуаттическом, полудорийском диалекте. Для Соклея он звучал странно, но Менедем сказал:

— Они говорят почти как ты.

— А вот и нет! — негодующе отозвался Соклей.

— А вот и да! Они разговаривают так, будто с рождения говорили на дорийском, но потом отправились учиться в Афины.

— Большинство из них разговаривают так, будто они вообще нигде не учились, — парировал Соклей.

Он гордился аттическими вкраплениями в свою речь: это свидетельствовало о том, что он культурный человек. С его точки зрения, эгинцы говорили отнюдь не как культурные люди. Словом, Соклей с Менедемом оказались в положении ослов из басни Эзопа, только они попали в тупик из-за диалектов, а не из-за снопов сена.

— Хорошо, хорошо. Давай оставим это. — Менедем, отпустив шпильку, был рад сделать двоюродному брату послабление. — Мы миновали скалы, теперь мы в гавани. Продадим львиную шкуру и окупим эту поездку.

— Мы миновали скалы? — изумленно переспросил Соклей.

За Менедема ответил Диоклей:

— А ты и не заметил, молодой господин, как осторожно вел судно твой двоюродный брат? Здесь подходы к гавани такие же скверные, как в Элладе, но он отлично справился со своим делом.

Менедем выглядел очень довольным. Похвала из уст такого отличного морехода, как начальник гребцов, кого угодно заставила бы возгордиться.

«А я даже не обратил внимания на то, чем он занимается», — печально подумал Соклей.

На следующее утро родосцы понесли темно-желтую шкуру в храм Артемиды, стоявший рядом с храмами Аполлона и Афродиты. Менедем по пути заглянул в храм, посвященный Аполлону.

— Мы можем попытать удачу и здесь, если нам не повезет со жрецом Артемиды. Статуя изображает обнаженного Аполлона… Похоже, вырезана из дерева и стара, как холмы.

Услышав это, Соклей тоже заглянул в храм.

— Интересно, насколько стара эта статуя? Люди уже давным-давно начали делать изображения из мрамора и бронзы.

Менедем только пожал плечами. И правильно сделал — у них было не больше шансов выяснить, сколько лет статуе, чем узнать, сколько лет было черепу грифона… Соклей поморщился, пожалев, что ему в голову пришло такое сравнение. Отсюда не видно было Аттики: более высокая земля Северной Эгины закрывала от Соклея материк, что было для него немалым облегчением.

Мраморная Артемида оказалась не обнаженной, но облаченной всего лишь в мраморную тунику, не доходившую даже до колен.

— О-ей, да она простудится до смерти, если не получит плащ из нашей шкуры, — заметил Менедем.

Соклей огляделся.

— А где жрец? — спросил он, не увидев никого.

Ответа на этот вопрос он тоже не получил.

Спустя некоторое время в храм легкой походкой вошел эгинец, и Менедем спросил:

— Ты — жрец?

Тот покачал головой.