— Да Теаген вас одурачит! — негодующе проговорил он. — В его шелке полно узелков! А уж тонкость и прозрачность и в сравнение не идут с тонкостью и прозрачностью моих тканей!

— Не сомневаюсь, что вы правы, о почтеннейший. — Соклей продолжал стоять. — Но Теаген зато отличается сговорчивостью, и, по крайней мере, у нас будет что показать итальянцам. Пошли, Менедем!

Менедем тоже встал. Оба двоюродных брата двинулись к двери, хотя Соклею очень не хотелось упускать сделку, на обсуждение которой они потратили целый день.

— Подождите.

Это сказал не Ксенофан — это сказал Пиксодар.

Раб и хозяин начали тихо переговариваться, наклонившись друг к другу.

Соклей остался стоять на месте. Менедем начал было потихоньку придвигаться ближе к переговаривающимся, чтобы услышать, о чем идет речь, но спохватился, когда брат сделал едва заметный жест.

— Это грабеж, вот что это такое! — Ксенофан говорил достаточно громко, чтобы его услышали все соседи.

Пиксодар же, напротив, говорил очень тихо. Этот раб — раб, который когда-нибудь и сам сможет стать господином, — не повышал голоса, но и не прекращал говорить. Наконец Ксенофан вскинул руки и кивнул в сторону Соклея и Менедема.

— Хорошо, — ворчливо сказал он. — Заключим сделку. Кариец прав — нам и в самом деле нужна краска. Сотня кувшинов за тот отрез шелка, что вы присмотрели прошлым вечером.

Рабы принесли шелк на «Афродиту» и забрали краску, чтобы доставить ее в лавку Ксенофана. Наблюдая, как они выносят последние кувшины, Менедем заметил:

— Слава богам, что нашим отцам не придется передать дело всей жизни какому-нибудь рабу-варвару.

— И есть надежда, что нам тоже не придется этого делать, — ответил Соклей, после чего двоюродный брат бросил на него весьма странный взгляд.

Менедем решил не останавливаться в Галикарнасе, хотя тот и лежал рядом с Косом. Во-первых, капитану «Афродиты» не терпелось двинуться на север, добраться до Хиоса и раздобыть там знаменитого хиосского вина, чтобы отвезти его на запад. А во-вторых, во время своего прошлого визита в бывшую столицу Карии он оставил там одного взбешенного мужа и не спешил появиться в Галикарнасе вновь, во всяком случае, до тех пор, пока страсти слегка не остынут.

Двигаясь на веслах под легким ветром, «Афродита» миновала канал между материком и островом Калимносом и пристала на ночь к берегу Лероса, лежащего дальше к северу от Галикарнаса.

Соклей процитировал:

— «Все леросцы злы — за исключением разве что одного Проклея. Хотя и Проклей тоже истинный уроженец острова Лерос».

— Кто это сказал? — поинтересовался Менедем.

— Фокилид, — ответил его двоюродный брат. — Это правда?

— Надеюсь, что нет. Лерос и Калимнос — калидонские острова, о которых Гомер говорит в «Илиаде».

— Ну, с тех пор они сменили хозяев, — возразил Соклей. — Потому что в наши дни жители Лероса — ионийцы, колонисты с азиатского материка, из Милета.

Тут павлин опять начал вопить, и Менедем вздрогнул.

— Ты не представляешь, как я устал от этой грязной птицы!

— Еще как представляю! — заверил брата Соклей. — Я, наверное, устал от нее еще больше. Ведь ты почти весь день далеко от павлинов, на рулевых веслах, тогда как мне приходится выступать в роли пастуха.

Прежде чем Менедем успел заметить, что управление судном несравненно сложнее временного занятия его двоюродного брата, из-за кустов на берегу раздался громкий голос:

— Эй, кто это у 'ас так 'ромко кричит?!

— Иониец, точно, — самодовольно произнес Соклей. — Глотает все звонкие звуки в начале слов!

Он сказал это не очень громко, и Менедем так же тихо ему ответил:

— Да заткнись ты.

Потом, возвысив голос, отозвался на оклик незнакомца:

— Иди и посмотри сам!

— Ты не 'ахватишь меня в рабство и не увезешь в чужую страну? — спросил леросец тревожно.

— Нет, клянусь богами, — пообещал Менедем. — Мы торговцы с Родоса, а не пираты.

И, снова понизив голос, он добавил, обращаясь к Соклею:

— Тем более что все равно никто не купит какого-то престарелого хилого пастуха.

— Это верно, — ответил Соклей. — Но все равно было бы нечестно схватить беднягу после того, как ты пообещал его не трогать.

Однако Менедем не был склонен сейчас вступать в дискуссию.

Олух, который показался из-за лохматых кустов, и впрямь оказался пожилым и тощим, облаченным только в тунику из козьей шкуры шерстью вверх. Одно это заставило Менедема презрительно скривить губы: лишь неотесанные сельские мужланы предпочитали носить кожу, а не ткань. Ну а когда леросец подошел ближе, ноздри Менедема тоже затрепетали: этот тип не мылся уже очень давно, если вообще хоть раз в жизни мылся.