Когда мазурка отзвучала, Этельхельм с ухмылкой крикнул в зал:

– Довольно танцев, под которые укачивали ваших дедов в люльках! Хотите послушать что-нибудь новенькое?

– Да! – грохнула толпа еще громче прежнего.

Ванаи опять промолчала.

Несколько следующих песен тоже оставили ее равнодушными, хотя именно они создали имя оркестру. А затем, не переставая молотить по барабанам, Этельхельм завел песню, которой Эалстан никогда прежде не слышал. Голос музыканта звучал хрипло и сурово:

Настойчивый гулкий ритм приводил на память скорее каунианские мелодии, нежели фортвежские. В нем можно было утонуть с головой, не заметив, о чем поет Этельхельм. Эалстан едва не забылся в этом ритме… едва. А Ванаи вдруг подалась к сцене, словно притянутая магнитом.

– Этого не может быть! – воскликнула она, обернувшись к Эалстану. – Что же с ним сделают, когда он такое поет?! Или он думает, что альгарвейцы не слышат? Или думает, что в зале не найдется доносчиков? Да он обезумел! – Но девушка улыбалась – в первый раз с начала представления. – Он безумец… да… но какой же храбрец!

– Я об этом не подумал, – признался Эалстан.

Но он-то не был каунианином – даже на четверть. Песня, в которой говорилось о том, что не так уж важно, какого цвета у тебя волосы, поразила Ванаи, точно разрывное ядро. И в Эофорвике она должна была произвести большое впечатление: здесь фортвежцы и кауниане вместе подняли мятеж против оккупантов.

Когда песня закончилась, Ванаи зааплодировала громче всех, то и дело поправляя сползающий капюшон. Потом обернулась и чмокнула Эалстана в губы.

– Ты был прав, – призналась она. – Я рада, что пришла.

С тех пор как Корнелю в последний раз был в Сетубале, настроения в местах его вынужденного изгнания изменились разительно. Тогда Лагоаш, конечно, воевал с Альгарве, но как-то понарошку. Могучий флот и просторы Валмиерского пролива защищали державу от вторжения, а корона с опаской поглядывала не только в сторону Сибиу и Дерлавайского материка, но и на восток, в страхе, что Куусамо ударит в спину соседям, излишне увлекшимся сварой с Мезенцио. Одно это доводило до бешенства и Корнелю, и его собратьев по изгнанию.

Теперь с этим было покончено. Лагоанская армия не принимала участия в сражениях на континенте – она вела тяжелые бои на Земле обитателей льдов. С Куусамо же страна определенно находилась теперь по одну сторону фронта – после того, что случилось с Илихармой, вздрогнул весь Сетубал. С тем же успехом альгарвейцы могли нанести удар по лагоанской столице. Если уж на то пошло, ничто не мешало им сделать это сейчас. Вот только собрать в одном месте побольше кауниан и…

– Приятно смотреть, как лагоанцы закопошились, – заметил Корнелю, обращаясь к своему товарищу по изгнанию, подводнику по имени Василиу, когда оба сидели в казарме, которую лагоанские военные выделили сибианским морякам, сумевшим бежать с захваченного архипелага.

– На испуганных лагоанцев поглядеть всегда приятно, – согласился тот.

Оба невесело засмеялись. Пока Альгарве не захватило Сибиу, Лагоаш сохранял нейтралитет в Дерлавайской войне. Это было обидно. И хотя Сибиу и Лагоаш сражались на одной стороне в Шестилетнюю войну, вражда и соперничество между ними уходили корнями в более давние времена – слишком похожи были две державы, чтобы сдружиться. Однако в последние пару столетий Лагоаш неизменно брал верх в этом противостоянии.

– Правду сказать, нам бы тоже следовало волноваться, – заметил Корнелю. – Если альгарвейцы ударят по Сетубалу кровавой волшбой, думаешь, мы уцелеем только потому, что родились на Сибиу?

– Все, что творит Мезенцио, идет на погибель добрым сибианам! – прорычал Василиу.

Лицо его было сходно с физиономией Корнелю или любого другого обитателя пяти островов к югу от альгарвейского побережья: длинное, мрачное, легче отражающее тревогу и злость, нежели счастье. Вот и сейчас подводник нахмурился.

– Мне другое интересно – что эти лагоанские разгильдяи делают, чтобы их столицу не постигла судьба Илихармы?

– А мне интересней, могут ли они сделать что-нибудь вообще, кроме как приносить людей в жертву, – отозвался Корнелю. – И если они начнут резать людей, чем они будут лучше проклятых чародеев Мезенцио?

– Чем?! Я тебе скажу, чем, силами горними клянусь: они на нашей стороне! – ответил Василиу. – Свеммель не позволил альгарвейцам безнаказанно себя молотить, так почему кто-то другой должен поднять лапки?

– К тому времени, когда закончится эта война, мы все превратимся в чудовищ. Если она закончится. – Корнелю резко поднялся с койки и по привычке, вколоченной плетьми за годы учебы в подводной школе, разгладил одеяло, так, чтобы ни единой складки не было. – Лагоанцы не могут резать кауниан, как Мезенцио, и не хотят убивать своих, как Свеммель. Что им остается?