— Ну ладно, положим, так, — сказал Фалькон. — Но все равно до того, чтобы месть свершилась, еще идти и идти.

— Однако и тут имеется ключ, а ключ в данном случае — это все. Ключ — это страна, не только обладающая сказочными богатствами и самыми вожделенными в мире ресурсами, но и владеющая главными и наиболее почитаемыми святынями ислама и правом доступа к этим святыням.

— Саудовская Аравия, — сказал Фалькон. — Ты считаешь, что американцы с такой поспешностью захватили Ирак, для того чтобы защитить монархию страны, где сосредоточены источники самых огромных доходов Америки?

— Большинству мусульман трудно уловить эту сложную закономерность, — сказал Якоб. — Почему хранители исламских святынь так неукоснительно хранят верность яростным врагам и гонителям ислама, тем, кто поддерживает притязания Сиона, обосновавшегося в самом сердце священной земли Пророка? И вправду, очень непростая схема. Куда как логичнее было бы, если б саудиты направили свое богатство, силу и влияние на поддержку справедливой борьбы несчастных арабов, однако этого не происходит.

— И стало быть, никто не станет проливать слезы, если династию Саудитов постигнет бесславный конец, — сказал Фалькон. — Но как ты полагаешь этого достичь?

— Во-первых, Аль-Каеда хоть и не столь сильна, чтобы сокрушить американцев в Ираке, но может задержать их там так надолго, что в момент, нужный для решительных действий, силы американцев в Ираке окажутся подорванными, или рассредоточенным или утратившими волю к победе.

— А пока…

— Королевская семья саудитов насчитывает более шести тысяч человек, — сказал Якоб. — Общий их доход превышает ВВП многих стран из тех, что помельче. И такое количество народа вместе с их деньгами превращает королевскую семью в политического монстра. Члены этого семейства представляют весьма разнородную публику — от совершенно коррумпированных наркодилеров, всей душой преданных Америке, до аскетичных, глубоко правоверных ваххабитов-фундаменталистов. Некоторые из них кичатся своим богатством и всячески выставляют его напоказ, предаваясь безвкусной и сумасбродной роскоши, другие же втихомолку направляют средства на поддержку международного терроризма.

Поэтому МИБГ и другие террористические группы понимают, что задача сводится к тому, чтобы расшатать баланс, перетянув в королевской семье чашу весов в пользу радикалов-фундаменталистов. А также поддержать те слои населения, которые выражают недовольство и надеются, что исламское государство предоставит людям больше возможностей достичь равенства, чем это делает дряхлая монархия.

— Что и явится зародышем нового миропорядка, — сказал Фалькон. — Но выстроить его не так-то просто. Как МИБГ собирается это сделать? И какую роль в этом призван сыграть ты?

— Путем убеждения, хитростью, а если надо, и устранением противников, — сказал Якоб. — Одного за другим.

— Надо думать, что в королевской семье действует неплохая охрана, — смущенно пробормотал Фалькон.

— Очень опытная спецслужба. Очень хорошо выученная, — кивнул Якоб и потупился.

— Это они тебя обучили, да, Якоб?

Тот уставился в стену поверх головы Фалькона. Свет его глаз, казалось, шел откуда-то издалека, как путник, медленно бредущий по безлунной пустынной равнине.

— Теперь тебе решать, Хавьер, — сказал Якоб. — Я не стану тебя винить, если ты пойдешь в комнату, оденешься, покинешь номер и мы больше никогда не увидимся.

— Я этого не хочу, — сказал Фалькон.

— Почему? — спросил Якоб, глядя прямо ему в лицо с искренним пытливым любопытством.

Фалькон ответил не сразу не потому, что сомневался в ответе, но пораженный неожиданным ясным осознанием того, как дорожит он их отношениями. Его дружба с Якобом, не будучи кровной связью, приобрела все драгоценные качества и оттенки этой связи. Но при этом он знал, что нет уз крепче, чем узы, соединяющие родителей с детьми. Это странное его состояние, эта минута, когда он, сидя голый в ванной гостиничного номера Якоба, понимал, что все его тревоги вот-вот прекратятся, заставила его вновь ощутить свое глубокое сиротство и осознание своей вторичности в жизни тех, кто ему дорог.

— Если у тебя есть сомнения… — произнес Якоб.

— У меня их нет, — сказал Фалькон. — Ты единственный, кто способен понять, через что я прошел. При всей нашей близости с сестрой и братом они все еще воспринимают меня как прежнего Хавьера. Им неведома глубина перемен, которые я претерпел, а может быть, они гонят от себя мысль о них. Ты знаешь меня так, как никто другой, и я не собираюсь с легкостью прерывать нашу связь.

— Так к чему же тогда такой потерянный вид? — спросил Якоб.

— Потому что на меня вдруг нахлынуло чувство страшного одиночества от сознания того, что никогда и ни для кого не бывать мне самым главным человеком на свете.

Якоб кивнул. Лгать другу он не хотел.

— Но бывает время, — сказал он, — когда чувствуешь необходимость только в друге.

Фалькон промолчал. Якоб знал вопросы, на которые должен был ответить, и колебался под тяжестью решения. Наконец он вздохнул с чувством невероятного облегчения.

— У меня связь с… назовем его пока членом саудовского королевского дома, — сказал Якоб, — или для удобства ничего не говорящим именем Файзаль.