– Понимаю, – отозвался Рогмо из темноты. – Неестественная тишина: ни птиц, ни мелких тварюшек, никого. Только небо хмурится все сильнее и грозит...

– То-то и оно, что грозит. Как ты думаешь, Рогмо, чем оно нам грозит?

– Не знаю, – честно ответил полуэльф. – Я очень одинок с тех пор, как остался со своим народом. И эльфы это чувствуют. Но они так устроены, что им это кажется в порядке вещей – король и не должен быть доступен. Король для них – это средоточие загадок, тайн, мудрости и силы. А я все равно не такой. Мое чувство долга мечется постоянно между Иманой и Вардом, а где душа, даже не спрашивай.

– Чего тут выспрашивать, когда и так видно.

– А Зло подбирается, я это чувствую. Ваши веталы, мои эльфы, которых теперь трудно разнять, все не поделят чего-то, бесконечные войны. Имана живет как под занесенным мечом. На Варде сплошные беспорядки. Только бы она успела...

– Ты о талисманах мыслишь? – не то спросил, не то утвердил Раурал.

– Да.

– Должен тебе сказать, что Элоах ухитил из королевской сокровищницы не один талисман, а два.

– А я догадывался, – признался Рогмо.

– Откуда?

– А очень просто: помнишь, при первой встрече ты упомянул Деклу, которого погубил Элоах?

– Как не помнить. Помню всенепременно.

–А я видел, что делает эта вещь. И потому понимаю, что отдать ее вот так, запросто, не может никто. Чтобы погубить Деклу, Элоаху нужно было хоть на время уступить ему свое украшение. Но это невозможно сделать – значит, было еще одно.

– Тебе бы преступления раскрывать, а не на троне сидеть, – восхитился Раурал. – А то иди к Грэнджеру советником, на мое место! Даровой эль будешь пить. И дел всего ничего.

– Извини, откажусь.

– Ну как знаешь. Мое дело предложить. – Раурал откашлялся.

– Послушай, гном, – серьезно сказал Рогмо. – Может, эльфы и не понимают ничего в ваших загадочных подземных душах, но мне твои намерения видны как на ладони. Что ты хочешь сообщить мне по секрету? И зачем мнешься? Разве мы не друзья?

– Друзья-то друзья, – ответил Раурал таким тоном, словно пожал при этом плечами. – Только ты все же Гаронман, а это, может статься, важнее.

– Тогда плюнь на Гаронмана и поговори с тем человеком, которого встретил как-то в пещере. Помнишь, когда ему на голову свалился такой смешной бородатый гном в огромных башмаках?

Раурал набрал полную грудь воздуха.

– Видишь ли, Рогмо, я пока не говорил об этом Грэнджеру и никому вообще не говорил и даже мечтаю скрыть ото всех происходящее. Но только веталы – это еще не вся беда. Дело в том, что на окраине Нордгарда, там, где гномьи поселения подходят близко к поверхности и – чего греха таить – люди как бы и не люди, а происходят от соединения пылких наших сородичей с не менее пылкими человечьими женщинами... Так вот, там упорно ходят слухи, что твои эльфы убивают!

– Не может быть!

– Я так и знал, Гаронман, что ты мне не поверишь, – печально вздохнул гном. – Ты прости, что мешал тебе отдыхать...

– Да нет, Раурал, я тебе верю. – Рогмо вытянул руку, схватился за что-то мягкое и теплое. – Не уходи, это нужно обсудить!

– А ты не щиплись! – так и взвился тот.

Защелкал чем-то в темноте, оказалось, что огнивом. Посыпались искры, замерцало алым. Через некоторое время комната эльфийского короля наполнилась крепчайшим табачным дымом – Раурал закурил свою любимую трубку.

– Там у меня есть сын, я его очень люблю, – начал он без предисловий.

И то, что сказано это было настолько откровенно, наполнило душу Рогмо теплом и нежностью к этому странному существу: такому сильному, доброму и одновременно ранимому. А гном между тем продолжал, попыхивая:

– Так интересно вышло: мать его – ну вроде такая красавица, что мне все завидовали поначалу. И влюблен я был как мальчик – камни ей носил пригоршнями, золото. Когда сын родился, я вообще чуть с ума не сошел от радости, такой ладный мальчонка у меня вышел... А потом она сбежала, взяла золото, взяла камни и сбежала в город. С ее внешностью да с теми богатствами, что она накопила за время нашей – с позволения сказать – любви, она могла купить любой титул.

– И где же она сейчас? – осторожно спросил Рогмо.

– А с чего бы я стал ее искать, дружище? Сына-то она тут оставила. Так что к ней я чувств никаких не испытываю – ни ненависти, ни любви. Не нужна она мне, а камней не жалко – их тут столько, что она умерла бы на месте, когда узнала.

А сын вырос, сейчас ему уже сорок, и по человечьим меркам он взрослый. Деньжат хватает, хозяйство крепкое: отец небось не забывает. Я бы и в гору его взял, но человеки в нашей тьме и сырости быстро лишаются здоровья. А в нем много человечьей крови, потому, выходит, она сильнее против нашей, хотя человек сам по себе слабее и недолговечнее. Вот и объясни мне этот парадокс...