Шрифт:
Оставался финал. Нужно было доиграть до конца – запачкать своей кровью руки врагов, сделать англичан коварными убийцами. И он повелел «верному псу» Киприани ежедневно травить себя мышьяком.
Так он победил. Победил, как всегда, в последний миг боя. И хотя в сонм бессмертных ему не удалось войти владыкой величайшей империи, он вошел в него куда более прочно – гением и страдальцем.
Отныне его поражения забыты – остались только победы. И, прочтя мой «Мемориал Святой Елены», его старый враг Шатобриан вынужден был написать: «Это Карл Великий и Александр Македонский, какими их изображали древние эпопеи… Этот фантастический герой и пребудет теперь, после смерти императора, единственно реальным».
Впрочем, когда Бертран (я часто с ним вижусь теперь) прочел мою «диспозицию последней битвы императора», он сказал: «Все верно… кроме конца. Я не верю, что он приказал травить себя. Нет, это Киприани сам решил избавить императора от ничтожной жизни. И сделал это в корсиканском стиле – ядом… Император это понял. И простил его».
Думаю, Бертран не прав. Слишком часто император искал смерти в бою. А для него это был бой. Последний бой… Да и Киприани… нет, верный пес может действовать только по приказу хозяина!
Хотя, как говорится в романах госпожи Жорж Санд, «тайну знает только могила».
Предсказания императора оказались столь же точны, как и диспозиции его сражений. Через девять лет после его смерти Бурбоны сгнили на троне, и Луи Филипп Орлеанский, потомок «гражданина Эгалите» [35] , решил стать преемником революции и ее императора.
И Вандомская колонна, увенчанная фигурой «маленького капрала», вернулась на свое место…
Мне рассказали: мать императора жила тогда в Риме. И гордая Летиция, узнав о возврате колонны – ослепшая, парализованная! – поднялась с кресла! И, глядя вдаль невидящими глазами, громко объявила: «Император вернулся в Париж!»
35
Филипп Орлеанский по прозвищу «гражданин Эгалите», кузен Людовика Шестнадцатого, впоследствии член Конвента. Казнен по приговору революционного трибунала.
Она не дожила каких-то четырех лет до полного торжества, когда ее слова стали буквальны.
Дожил я.
Дней моих на земле осталось немного, восемьдесят лет – не шутка! Подводя итоги, могу сказать – мы славно потрудились с императором. Вся мыслящая Европа, которая когда-то не могла ему простить короны, которую надел вчерашний сын Свободы, теперь была у его ног. Что только о нем не наговорили нынешние писатели: «Последний античный герой… Наш жалкий мир лавочников не смог вынести ослепляющего кошмара его побед…»
И теперь, накануне встречи с Господом, я часто думаю: не согрешил ли я, написав его апологию? И о чем была его история? О воинской славе? О великом полководце? Но сколько их было за тысячи лет – Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал, Аттила… А сколько их было до них – великих и забытых героев, сравнявших с землей величайшие царства? Но все они канули в Лету.
Тогда о чем?..
И я вспоминаю Святую Елену… Я вхожу в его кабинет, он сидит в темноте. В руках у него Библия.
– Послушайте, это из пророка Исайи, – говорит он. – «Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: «тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства…» Да, – продолжает он, – это была всего лишь история о гибели очередного Вавилона, который из века в век строят великие правители…
И, помолчав, повторяет из темноты слова Папы:
– «Все великие полководцы собирали великие армии, чтобы железом и кровью завоевать мир, но тщетно. И только Спаситель, безо всяких армий, со своего креста завоевал целый свет одною Любовью».
И я слышу его смех…
Из архива Шатобриана
23 сентября 1832 года. Женева.
После покупки рукописи Лас-Каза Бонапарт преследует меня. Сегодня проснулся посреди ночи. И несмотря на темноту ясно увидел большие бронзовые часы, висевшие высоко на стене почти под потолком. Они странно светились. Было три пятнадцать… и над часами из тьмы медленно выступала крупная голова… Я не мог пошевелиться. Ужас парализовал меня. Я видел, как голова отошла от стены и поплыла над постелью… я различил закрытые глаза и прядь на лбу… Голова пересекла комнату и столь же медленно уплыла в стену…
Я поднялся, зажег свет… я был мокрый от пота… и первое, что увидел на столе, – рукопись Лас-Каза!
В Женеве меня дожидались Жюльетта [36] и барон д’Отанкур, весьма близко знавший Бонапарта. И я дал им прочесть загадочное сочинение.
Сегодня утром мы с Жюльеттой отправились в замок Кноппе. Здесь жила в изгнании Жермена [37] , высланная сюда Бонапартом. Здесь же, в рощице, ее могила…
Барон обещал присоединиться к нам в замке.
36
Мадам Рекамье (прим. – Э.Р.).
37
Мадам де Сталь (прим. – Э.Р.).