Дрофокс Джоргол улыбнулся:

– Мне хотелось бы, чтобы вы прочитали ее еще раз. Вы — большой гуманист, профессор. Вы заслуживаете награды за ваши труды.

Профессор Бартоломью застенчиво пожал плечами:

– Я не хочу никакой награды. В конечном счете, счастье является само по себе наградой. И будет достаточно сознания того, что я помог его появлению.

Джоргол улыбнулся неуклюжему суетливому человечку, который сидел в кресле напротив. Его рука потянулась к прототипу «Путаника умов» на его столе.

– Машина счастья, — задумчиво сказал он. Затем резко спросил: — Итак, пятьдесят таких устройств уже готовы?

– Да, — сказал Томлинсон. — По одному на каждый из ваших глайдеров. Завтра к этому времени они все будут установлены. Еще через неделю мы сможем охватить счастьем крупнейшие города Земли. Первыми целями конечно же должны быть Вашингтон, Москва, Лондон, Париж, Пекин… А затем поля сражений во Вьетнаме… все политические и военные центры. А за десять лет мы проверим на интеллект всех детей мира, отберем действительно наиболее выдающихся и применим «Путаник» ко всем остальным. За одно поколение мы достигнем самого совершенного общества. — Глаза Томлинсона горели почти религиозным рвением.

Дрофокс Джоргол как бы нехотя развернул прототип кругом и направил его линзы на профессора.

– Будь счастлив, — сказал он, нажимая пусковую кнопку.

Церемония закончилась речью Орландо, в которой он предупредил белых и в равной степени апачей о том, что в горах имеются священные места, являющиеся табу для всех, кроме посвященных.

– Народ апачей, — говорил нараспев оратор, — не знает ни о каком потерявшемся голландце и золотых приисках. Это выдумка белых. Любой апач, который пойдет в гору искать золото, не вернется никогда!

Затем последовал намек на действия Империи в горах.

– Против нашей воли и без нашего разрешения в нее завезены какие-то машины. Их следует оттуда убрать. Пусть каждый, кто слышит сегодня мой голос, передаст это послание — смерть ждет любого нарушителя табу!

Оратор выдержал паузу, затем сказал более мягко:

– Это не угроза апачей, это лишь предостережение. Мы знаем, что и так случается с отступниками в наших горах.

Затем оратор повернулся к Ганнибалу Форчуну:

– Сегодня вечером здесь случилось нечто необычное. Возможно, оно не имеет вообще никакого значения. Но в ближайшее время собирается совет жрецов, чтобы определить его значимость.

– Думаю, он говорит обо мне, — пробормотал Форчун.

Кэнди наклонилась и тихо сказала ему на ухо:

– Возможно, они решат, что вы избраны Духом горы, чтобы помочь очистить горы Йо-чгуйт'хи-тсос!..

– Помочь? Я даже не смогу выговорить это индейское название.

Оратор объявил об официальном закрытии церемонии, а затем предложил:

– Пусть каждый, кто желает подписать наше обращение к общественности, подойдет сюда.

Толпа начала расходиться. Желающие подписаться выстроились в небольшую очередь.

– Вы не хотели бы познакомиться с моим братом? — спросила Кэнди. — Вы видели, как он танцевал.

– Конечно, — сказал Форчун.

– Не гарантирую, что он будет вежлив. Церемония, подобная этой, очень эмоционально изматывает, он здорово устает.

Кэнди повела своего гостя в мотель, откуда выходили танцовщики. Несколько мужчин и женщин-апачей выносили оттуда костюмы и декорации и грузили их в машины.

Девушка подошла к одной из дверей и постучала. На короткий миг она открылась, затем закрылась. Ни одного слова не прозвучало. Мгновением позже дверь открылась снова и из нее вышел молодой человек.

Теперь, когда Джон Лонгфелло смыл краску и переоделся в джинсы и спортивную рубашку, обтягивающие его мускулистое тело, он выглядел совершенно иначе. Бронзовый цвет его кожи и густые черные прямые волосы не давали возможности сомневаться, что он апач. Он взглянул на Форчуна, во взгляде его была настороженность.

– Джон, — сказала девушка, — познакомься, это мой друг мистер Форчун. Ганнибал, Джон Лонгфелло, мой брат.

– У вас очень милая сестра, — заявил Форчун, и Джон нахмурился.

– Тебе следовало бы дружить с индейцем, — сказал он, обращаясь к Кэнди.

Не успела она ответить, как тот уже отвернулся и захлопнул дверь перед их носом.

– А у вас, — сказал Форчун, не теряя самообладания, — очень интересный брат.

– Он в некотором роде сторонник сегрегации. Не обращайте внимания.