И вскоре немцы на своей шкуре почувствовали, что такое десять тысяч сведенных воедино казачьих добровольцев, давших клятву мстить за свои дотла сожженные станицы и хутора, за расстрелянных или повешенных родных и близких. В Красной Армии было немало героических соединений, но даже из их числа фашисты выделили казаков–пластунов, дав только им одним страшное для себя название «сталинских головорезов». Одним из таких казаков и был старшина Вовк, военная судьба которого на время разошлась с путями–дорогами его родной пластунской разведсотни…

На следующий день после знакомства со взводом лейтенант получил в штабе боевую задачу. Группа из семи человек под его командованием должна была десантироваться в расположении одного из отрядов белорусских партизан. Получив от них сведения о созданном немцами узле минно–взрывных заграждений, разведчикам следовало вывести его из строя к моменту выхода к этому району наших войск.

Обычно задача ставилась командиру группы, а он доводил ее до сведения подчиненных. На сей раз это неписаное правило было нарушено. Боевой приказ ставился сразу двоим: ему и старшине Вовку, назначенному его заместителем. Остальной личный состав группы — пять человек — также был подобран заранее. Настроение лейтенанта сразу омрачилось: неужели его, кавалера боевого ордена, считают в штабе мальчишкой, раз приставляют для надзора няньку — этого угрюмого казачьего старшину?

Плохое настроение не оставляло его вплоть до вечера, когда взвод в полном составе собрался в одной из землянок, чтобы по традиции проводить улетающих на задание. На столе стоял котелок с разбавленным спиртом, была разложена нехитрая снедь. Некоторая натянутость, возникшая поначалу в отношениях между лейтенантом и подчиненными, быстро исчезла, и вскоре за столом сложилась вполне непринужденная обстановка. Один из разведчиков, сержант Свиридов, включенный в состав улетающей группы, взял гитару, тронул струны. За столом сразу воцарилась тишина.

Птицы вьют надо мною круги.

Возвратившись из дальних краев,

Мой братишка, ты мать береги:

Так нужна ей сыновья любовь.

Некоторые из солдат оставили свои места, сгрудились вокруг сержанта, стали потихоньку ему подпевать:

И тебя я, невеста, прошу,

Всех дороже ты мне и милей,

Если голову здесь я сложу,

Ты о матери помни моей.

Старшина Вовк, примостившийся в начале вечера в углу землянки, пересел к взводному.

— Прости, лейтенант, один вопрос, — своим тусклым голосом произнес он.

— Я вас слушаю, товарищ старшина, — стараясь говорить как можно официальнее, отозвался командир взвода.

— К партизанам впервые летишь?

Лейтенант удивленно приподнял бровь, взглянул на старшину. То же неподвижное, застывшее, как и при вчерашнем знакомстве со взводом, лицо. Ничего не выражающие, смотрящие сквозь собеседника глаза. Почему он спросил о партизанах? Хочет показать свою опытность и превосходство над новым командиром? Пожалуй, так.

— К партизанам лечу впервые, — сухо ответил он. — Но в тылу у немцев бывал уже не раз.

В лице старшины ничего не изменилось, он словно не слышал ответа.

— А я к ним в шестой раз лечу. И ни разу, понимаешь, оно так не складывалось, как в нашем штабе планировали или я сам на Большой земле замысливал. А потому, лейтенант, давай–ка отсядем в сторонку и еще разок прикинем, что за дела–чудеса могут с нами в чужом тылу приключиться.

Ходят рядом в солдатской судьбе

Жизнь и смерть по дорожке одной.

Мама, жди — сын вернется к тебе,

Ничего не случится со мной.

Звенела в землянке гитара, звучали голоса. Но лейтенант ничего этого не слышал: он и старшина склонились над картой…

Бывший пластун оказался прав. Неожиданности начались сразу после приземления. Едва группа собралась у сигнальных костров, к ним подошли несколько партизанских командиров. Один из них отрекомендовался начальником отрядной разведки. Его сообщение было кратким. В силу ряда обстоятельств, не зависящих от партизанского командования, немецкий узел заграждений не обнаружен, сведения о нем лишь ориентировочные и непроверенные. Поскольку отряд сейчас полуокружен фашистами и положение ухудшается с каждым часом, дальнейшую разведку узла заграждений он вести не может и, согласно приказу штаба бригады, уходит из данного района. На имя командира армейской разведгруппы получена из Центра радиограмма с подтверждением ранее отданного ему приказа и указанием о самостоятельных действиях.

— Так что, дружище, желаю удачи. Не кляни, что подвел, не моя вина, — закончил начальник разведки.

Лейтенант зло ковырнул землю носком сапога. Сообщение партизанского коллеги сразу поставило крест на все разработанные на Большой земле планы. Конечно, не ему разбираться в том, все ли сделала партизанская разведка для выполнения полученного приказа Центра. Главное, что не выполненная ею часть общей задачи ложилась сейчас на плечи его группы, усложняя и без того нелегкое задание. В ту минуту он мысленно поблагодарил старшину, с которым в ночь перед вылетом обсудил несколько запасных вариантов на случай непредвиденных обстоятельств. Еще тогда он сразу внес поправки в намеченный ранее план действий. Стараясь не показать своего раздражения, лейтенант глянул на начальника разведки.