Когда вышли, над дорогой стоял легкий серебристый туман, и тени на фоне взошедшей луны казались живыми.

Влажная прохлада воздуха составляла приятный контраст мягкому, обволакивающему внутреннему теплу: прежде чем отправиться, они сообща распили чашу горячего вина с пряностями.

Найл шагал впереди, остальные тянулись следом двумя разрозненными вереницами. На всех были затасканные серые рубахи, и любой встречный принял бы их за измотанную колонну рабов, возвращающихся после долгого, утомительного дня.

Кстати, за Найлом шел ни кто иной, как давешний «предводитель» пиратов; у него в самом деле одно плечо было выше другого. А вон тот, горбатый (под рубаху специально пришит валик) – тоже неподалеку – помогал нынче Мостигу.

Все были молоды, а выбраны, в основном, из-за небольшого роста.

Шли медленно, поскольку Доггинз – замыкающий – не позволял приближаться к паучьему городу обычным здесь быстрым шагом.

Он настаивал, чтобы все прониклись мыслью, что они – усталые рабы, и плелись соответственно.

Указаниям Доггинза следовали с такой методичностью, что прошло еще почти два часа, прежде чем добрели наконец до северной окраины.

Надо сказать, что Найл поначалу отнесся к этому рисковому предприятию с сомнением, но по мере того, как они приближались к городу, уверенность крепла.

Опасался он, в частности, потому что не был уверен в стойкости этих неопытных юношей, но вскоре убедился, что надо оценивает их. Слуги жуков никогда не держали перед пауками страха, потому и это вторжение в их твердыню принимали за некое забавное приключение.

Вот почему, шагая в холодном дышащем лунном свете, вдыхая аромат листвы и сырой земли, он чувствовал облегчение и радость от мысли, что обратного хода нет: свершилось, жребий брошен.

Главный проспект казался странно пустым, смутно белеющие в сумерках полуразрушенные здания смотрелись как пейзаж пустыни. На этот раз ощущения, что за ними наблюдают незримые глаза, не возникало.

Если пауки на них смотрели, то без любопытства.

Найл с Доггинзом уже согласовали между собой план.

Найл подводит их к небольшой площади, где сегодня утром собирали рабов.

Там они расстаются и по двое-трое пробираются своим ходом к казармам, расположенным всего в трех кварталах к северо-востоку. Там прячутся в ближайшем заселенном доме и дожидаются, пока подтянутся все.

Затем поутру начнется самое главное.

Как рассудил Найл, когда весь квартал рабов погрузится в сон, у пауков не будет особой причины хранить бдительность.

Но уже по приближении к реке Найл начал испытывать первые опасения.

Даром что за потрескавшимися оконными рамами горели масляные светильники, а из подъездов доносились запахи кухни, сами улицы были уже пусты. Найл почему-то считал, что в квартале рабов вечерами так же людно, как и на рассвете.

Тишина улиц наполняла смутной тревогой. Если рабы не боятся пауков, почему они все хоронятся внутри?

С главного проспекта Найл свернул налево и через несколько минут привел свою бригаду на площадь; там и остановились. Сама площадь была пуста, но в домах вовсю кипела жизнь.

Слышался младенческий плач, перебранка женщин, крики детей. Найл для вида крикнул:

– Бригада, стой! Разойдись!

Доггинз медленно, словно нехотя, сунув руки в карманы подошел к Найлу и быстрым кивком указал на ближайшую открытую дверь подъезда:

– Вот, пойдем. Хоть что-нибудь перехватим поесть. От ходьбы все проголодались.

Когда Найл попытался войти в подъезд, навстречу ему выскочила беременная женщина и, размахивая руками, закричала:

– Места нет, места нет!

Она решительно наступала, и мужчины попятились.

Дверь захлопнулась перед самым лицом.

Найл и Доггинз переглянулись в смешливом удивлении:

– Что теперь?

– Давай пробовать соседнюю дверь. Но и здесь произошло то же самое. На нижней ступени лестницы, хлебая из чашки суп, сидел чахлого вида человек со впалой грудью и зобом.

Едва завидев Найла на пороге, бледнотик сказал:

– Прошу прощения, места нет. Поищите где-нибудь еще.

Не успел Найл подойти, как тот вскочил и уверенно загородил проход.