Необычность любви-героев подчеркнута фоном, на котором она показана: герои проходят через самые невероятные приключения, попадают в экзотические страны (Египет, Эфиопия). Показательно, чго сам автор настойчиво обращает внимание читателя на это об­стоятельство: Габроком и Антия считают пережитое ими необы­чайными и удивительными приключениями", .повестью, которой никто, пожалуй, не поверит". Разумеется, жена в этом идеальном браке равноправна с мужем и выступает духовно близкой ему под­ругой и спутницей. В нарисованной Ксенофонтом картине брачных отношений программна каждая деталь: перед глазами читателя встает тот высоким этический идеал, которому надо следовать, та­кие отношения между супругами, какими они должны быть в противовес реально существующим. Счастливой развязкой романа автор подподчл читателя к мысли, что стойкость человека в борьбе ?а свое счастье способна одолеть все преграды, что истинная любовь супругов является надежным оплотом в жизни. Эта центральная мысль с различными ее оттенками раскрывается на примере трех супружеских пар.

Главные герои романа—Габроком и Антия—идеальные супру­ги. Они соединились по любви, считая брак единственно возможной для себя формой любовной связи. Сила их взаимной привязанности столь велика, что они идут на тяжелые муки и лишения, готовы пожертвовать жизнью, лишь бы только сохранить верность друг другу. Рассказывая о своих главных героях, Ксенофонт полемизи­ровал с популярным в его время тезисом стоической философии о непротивлении судьбе. Смирение перед роком рассматривалось стоиками как добродетель. Естественно, что автор с его верой в силу человеческой личности и не совсем еще утраченным оптимиз­мом не мог сочувствовать этому стоическому взгляду. Уже самая завязка романа утверждает активность человека. Родители Антии и Габрокома, получив предсказание оракула об ожидающих их де­тей тяжелых испытаниях—плене, рабстве, скитаниях,—приходят к ре­шению смягчить, насколько возможно, суровость пророчества и соединить молодых людей браком, словно и это повелел им бог. Точно так же поступают затем и молодые люди: вместо того что­бы покорно ожидать наступления предсказанных бедствий, они— хотя оракул и не требовал их отъезда из Эфеса—покидают роди­тельский дом, тоже для того, чтобы .смягчить этим суровость про­рочества". Вся история с оракулом недостаточно убедительно мо­тивирована (очевидно, в результате сокращения романа), но, как бы то пи было, представители и старшего и младшего поколений пытались, пусть наивно и робко, вступить в борьбу с судьбой. Та­кое активное отношение к преследующим их несчастьям Габроком и Антня сохраняют на протяжении всего повествования, не отвер­гая при этом даже столь решительных средств борьбы, как оружие. Полемика со стоической философией этим не ограничивается. В романе есть несколько мест, где принципы стоиков иронически обыгрываются: либо они тут же опровергаются самим ходом пове­ствования, либо вкладываются в уста отрицательных героев и тем самым лишаются всякой убедительности.

Если рассказ о судьбе Габрокома н Антии прославлял победу супружескойлюбви над всеми житейскими невзгодами, то но­велла об Эгиалсе н Телксинос повествует о торжестве ее над ста­ростью и смертью. Здесь перед нами снова история супружеской любви, перешагнувшей через все препятствия, пожертвовавшей всем—родителями, отечеством, достатком,—любви, которая длится на склоне лет и не умирает даже после смерти одного из супругов. Третий пример идеального брака—это отношения рабов Лев- кона и Роды. Они также .приподняты" и опоэтизированы автором, хотя супруги—рабы и их связь юридически не признавалась браком. Отношение автора к Левкону и Роде говорит о новой оценке лич­ности. Личность получает самодовлеющее значение вне зависимо­сти от социального состояния человека: рыбак, раб, разбойник, юноша из хорошей семьи уравниваются своими моральными каче­ствами. Этими взглядами обусловлено сочувственное отношение Ксенофонта к представителям низших классов и рабам: писатель рисует людей из народа, самых различных по своим профессиям и месту в жизни. Добрых и хороших людей он видит в любой сре­де. Таков главарь разбойников Апсирт, справедливый и умеющий мужественно признать своюч неправоту, таков самоотверженный Амфином, носитель почти рыцарского благородства. Обедневший спартанец, старый рыбак Эгиалей нарисован с большой симпатией: он добр, щедр, верен в любви и дружбе. Несколько противоречива фигура разбойника Гиппотоя, хотя автор, поселяя его в конце ро­мана вместе с Габрокомом и Антией в Эфесе, дает тем самым по­ложительную оценку этому образу. С одной стороны, Гиппотой — благородный человек, способный на подвиги и жертвы ради друж­бы, с другой—он не раз проявляет ничем не оправданную жестокость и из корыстных целей женится на богатой старухе. С такой же симпатией, хотя и очень бегло, очерчены Ксенофонтом старый, от­служивший срок воин Араке нли не названный по имени житель Ксанфа, купивший Левкона и Роду. Для отношения Ксенофонта к рабам показательно, что ни один из них—а образов рабов в рома­не довольно много—не охарактеризован отрицательно. Левкои и Рода не столько рабы, сколько постоянные помощники и друзья своих хозяев, их преданность проверена во многих испытаниях и опасностях; раб, педагог Габрокома, до последней минуты своей жизни остается верен хозяину; Клит и Лампон добросердечны и сострадательны. В таких же благожелательных тонах Ксенофонт ри­сует и представителей высших классов—префекта Египта, иринарха Киликии Перилая. В романе вообще господствует неправдоподоб­ная атмосфера всеобщей любви, взаимной поддержки и согласия: рабы любят своих господ, господа рабов, все необычайно благо­родны и самоотверженны. Главные герои, Габроком и Аития, ок­ружены всюду (если только в дело не вмешивается страсть, как в случае с Манто, Кюно и Ренеей) в общем хорошими, хотя и не лишенными слабостей людьми; их поддерживает дружба Гиппотоя и Эгналея, справедливость префекта Египта и Апсирта, верность рабов. Сочувствие и привязанность к ним всех окружающих дохо­дят до того, что эфесцы оплакивают разлуку с ними, родосцы ли­куют по случаю их счастливого воссоединения, а Левкон и Рода предпочитают свободной и обеспеченной жизни в Ксанфе возвра­щение в Эфес, чтобы снова занять место рабов в доме Габрокома и Антии.

Эта социальная идиллия отнюдь не соответствует реальным условиям жизни Греции II века н. э., знавшей острые обществен­ные противоречия, которые выливались иногда в открытые возму­щения рабов и бедноты, и является идеалом филантропически на­строенного автора. Созданные им картины общественной и частной жизни, в особенности картины взаимоотношений высших и низших классов,—это своеобразная утопия, построенная на вере в способ­ность морально совершенной человеческой личности разрешить социальные противоречия. Для классово-ограниченного сознания античного человека, не мыслившего себе никакой иной формы об­щественного устройства, кроме рабовладельческой, подобные пои­ски путей к обновлению жизни весьма показательны.

Создавая социально-фантастический роман, автор отнюдь не стремился к бытописательству, к верному и объективному воспро­изведению действительности. Это сказалось и на художественном методе Ксенофонта: его роман связан с традициями народной сказ­ки. Язык, стиль, скупость психологических мотивировок, простота построения образов, гиперболизм, отсутствие внимания к быту—все это должно было создать впечатление сказочной условности, отор­ванности от повседневной жизни. Действие развертывается в пу­стом, с реально-бытовой точки зрения, пространстве, в каком-то тридевятом царстве, хотя автор охотно упоминает множество извест­ных географических названий. Но ничто, кроме этих имен, не связывает рисуемый им фон с действительностью; обстановка при­ключений неизменно столь абстрактна, столь не связана с опреде­ленными временными и местными условиями, что невозможно со­ставить себе никакого представления о жизни в Малой Азии, Египте и Италии, куда этн приключения попеременно переносятся. Подобно героям сказки, персонажи Ксенофонта охарактеризованы весьма скупо. Как правило, они носители какой-нибудь одной чер­ты характера и лишены сложной внутренней жизни. Достаточно нескольких слов, чтобы познакомиться с каждым из них: Габроком и Антия—примерные супруги, Манто—влюбленная женщина, Пе- рилай—влюбленный мужчина, Левкон и Рода—верные супруги и верные рабы, Кюно—развратница, Араке—сострадательный старик и т. д. Исключение составляет лишь Гиппотой, характер которого несколько сложнее и богаче оттенками. При этом черты внутреи- него и внешнего облика героев до неправдоподобия гиперболизиро­ваны — герои благородны и красивы сверх всякой меры, развратны до предела, небывало жестоки или столь же небывало сострада­тельны. Чисто сказочно и бесчисленное множество самых неверо­ятных приключений. В известном количестве они заданы самой сю­жетной схемой романа, но Ксенофонт нарочито нагромождает их одно на другое, чтобы заменить недостающие психологические мо­тивировки. Не стремясь к созданию похожей на подлинную жизнь картины, автор не заботится о логичности этих сюжетных положе­ний. Так, например, Антия не узнает Гиппотоя в Таренте, а Лев­кон и Рода не узнают своих господ на Родосе и сами остаются неузнанными. По-сказочному нарушается правдоподобие и следую­щей ничем не оправданной задержкой в развитии действия: Габ­роком, хотя ему известно, что письмо Манто подтверждает его невиновность, не показывает этого письма Апсирту и молча страдает в темнице, пока сам Апсирт случайно не находит письма и не ос­вобождает юношу.

Сама манера изложения уже с первых строчек романа вводит читателя в атмосферу сказки. Жил-был в Эфесе знатный человек по имени Ликомед. У этого Ликомеда от жены его, Фемисто, то­же эфесянки, рождается сын Габроком, такое чудо красоты, како­го ни в Ионии, ни в другой земле дотоле не бывало"—такими сло­вами Ксенофонт начинает свою книгу, как бы заранее предупре­ждая, что речь пойдет о сказочных событиях. К сожалению, следов этого сказочного наивного стиля в романе сохранилось немного— повидимому, они стерлись при сокращении,—но вводящие пове­ствование строки чрезвычайно показательны. Ведь подобным зачи­ном открывается не только сказка нового времени, но н ее античная предшественница—сказка об Амуре и Психее, рассказанная Апулеем в "Золотом осле": "В некотором царстве жили-были царь с цари­цею. Было у них три дочки красавицы, но старшие по годам хотя и были прекрасны, все же можно было поверить, что найдутся у людей достаточные для них похвалы, меньшая же девушка такой была красоты неописанной, что и слов-то в человеческом языке для прославления ее не найти". Наивность фольклорной интонации слышится и в некоторых других местах романа. Например: "Габ­рокома покупает старый, отслуживший срок воин по имени Аракс. У этого Аракса была жена, вид ее был страшен, но еще страш­нее слава о ней; была она распутна сверх всякой меры, звали ее Кюно. Эта Кюно..."; или: "А пастух и имя ее сразу же сказал, что мол Антия, и поведал об их браке..." Наряду с фольклорно-наивным слогом в "Повести.." можно наблюдать сухой деловой язык, появляющийся главным образом в частях, особенно сильно пострадавших от сокращения. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что этот стиль не свойственен Ксенофонту и является следствием работы чужой руки, обезличившей его- сказочную манеру повествования. Это и понятно: в сжатом пересказе терялось своеобразие художественного облика оригинала. Так появлялись от­рывки вроде следующего, где изложение конспективно и соответ­ственно невыразителен стиль: .Разбойники доходят так до самой Лаодикии и останавливаются здесь под видом путников, пришед­ших посмотреть город. Гиппотой пытается разыскать Габрокома и всех расспрашивает о юноше; это ни к чему не приводит; тогда он решает, дав людям отдохнуть, идти на разбой в Финикию, а оттуда в Египет".

В романе заметна еще третья стилевая тенденция—риториче­ская. В эпоху создания .Повести..." влияние риторического стиля, то есть стиля украшенной рифмами, ритмизованной прозы, прибли­жавшейся к поэзии и почти вытеснившей ее, широко затронуло прозаическую литературу, главным образом—господствующего на­правления. Представитель демократического литературного крыла, Ксенофонт ориентировался на народное творчество и потому скупо, сравнительно с другими романистами, использовал риторический стиль, но все же в этой изысканной манере у него выполнены описания, лирические монологи, письма. Например: "Волосы золо­тистые, почти все пряди нескрепленные, лишь немногие заплетен­ные, веянием ветра потрясенные; глаза оживленные, как у девы проясненные, как у целомудренной смятенные. Одежда — хитон багряный, поясом опоясанный, до колен спускающийся, локтей касающийся; оленья шкура, обвивающая стан, на ремне колчан, лук и стрелы, руки девы дротики несут, следом собаки бегут".

Переводы, переделки и подражания греческому роману сыгра­ли заметную роль в формировании европейского романа XVII и XVIII веков. Известная роль в этом процессе принадлежит "По­вести о Габрокоме и Антии" Ксенофонта Эфесского. Первый ее перевод на итальянский язык вышел в 1723 году, за три года до публикации греческого текста. В последующие годы появились многочисленные издания оригинала и переводов его на новые язы­ки (английский, немецкий, французский). Русская читающая публика впервые познакомилась с романом Ксенофонта в 1793 году, когда в Москве появилась книга, озаглавленная .Торжество супружеской любви над злосчастиями, или Приключения Аврокома и Анфии. Ефесская повесть. Сочинение Ксенофонта. Перевод с греческого на французский, а с сего на российский язык В... П..." В...П... буквально следовал своему французскому оригиналу, французский же пере­водчик не столько переводил, сколько пересказывал Ксенофонта, приспособляя роман к господствовавшим тогда во Франции лите­ратурным вкусам, так что русский читатель получил салонный ва­риант "Повести...", очень далекий от подлинника и исполненный неточностей, пропусков и переделок.