— Для меня всякий долг — дело чести, — холодно возразил он.

— Да, мы, немцы, фанатики долга, — небрежно сказал Вальтенберг. — Я до известной степени эмансипировался на чужбине от этой национальной особенности. О фрейлейн, опять этот укоризненный взгляд! Своей откровенностью я, пожалуй, окончательно уроню себя в ваших глазах. Но вспомните, что я явился из совершенно иного мира и буквально одичал по европейским понятиям.

— Что касается ваших воззрений, вы, кажется, действительно одичали, — ответила Эрна шутя, но довольно резким тоном.

— Что ж, меня надо опять превратить в человека, — засмеялся Вальтенберг. — Может быть, найдется милосердный самаритянин, который возьмется за мое воспитание? Как вы думаете, стоит браться или нет?

— Алиса, неужели ты в состоянии выносить эту удушливую атмосферу? — спросил Эльмгорст с едва скрываемым нетерпением. — Я боюсь, что она для тебя вреднее, чем жара в залах.

— Но там так шумно, — возразила Алиса. — Пожалуйста, Вольфганг,

посидим еще.

Жених сжал губы, но ему оставалось только покориться так ясно выраженному желанию невесты.

— Здесь тропическая температура, — сказал Вальтенберг, пожимая плечами.

— Да, угнетающая и расстраивающая нервы всякому, кто привык дышать полной грудью.

Реплика прозвучала почти грубо, но тот, к кому она относилась, как будто не заметил этого; его глаза по-прежнему были устремлены на Эрну, когда он ответил:

— Пальмам и орхидеям она необходима. Взгляните, они восхищают взор даже здесь, в неволе, а в могучем тропическом мире, где они растут на свободе, это — захватывающее зрелище.

— Тропический мир должен быть прекрасен, — тихо проговорила Эрна, Мечтательно скользя взглядом по роскошным чужеземным цветам.

— Вы долго были на Востоке, господин Вальтенберг? — спросила Алиса своим вялым, безучастным голосом.

— Несколько лет. Я дома почти во всех частях света и могу похвастать, что проникал даже в самую глубь центральной Африки.

— Как член научной экспедиции? — спросил Эльмгорст.

— Нет, это никогда меня не привлекало. Я ненавижу всякое стеснение, а, участвуя в экспедиции, невозможно сохранить личную свободу. Тут ты связан и в выборе цели путешествия, и своими спутниками, и многим другим; я же привык сообразовываться лишь с собственной волей.

— Вот как! — На губах Вольфганга появилась почти презрительная улыбка. — Прошу извинить, я думал, что вы ездили в Африку как пионер науки.

— Боже мой, как серьезно вы все это принимаете, господин Эльмгорст! — насмешливо воскликнул Вальтенберг. — Неужели каждый должен непременно работать? Я никогда не гнался за славой исследователя, а просто впитывал в себя красоту необъятного, вольного мира и черпал силы и молодость из этого волшебного источника; если бы я должен был извлекать из него пользу, он утратил бы для меня всякую поэзию.

Эльмгорст пожал плечами и ответил деланно равнодушным тоном, в котором звучало что-то оскорбительное:

— Ну что ж, весьма удобный способ устраивать свою жизнь, но мне он был бы не по вкусу, и вообще доступен лишь весьма немногим: для этого необходимо обладать достаточными средствами.

— Не так уж безусловно необходимо, — возразил Вальтенберг таким же тоном, — можно иной раз разбогатеть и благодаря какому-нибудь счастливому случаю.

Эльмгорст поднял голову с таким рассерженным выражением, что, несомненно — с его язька готов был сорваться резкий ответ, однако Эрна предупредила его, быстро дав разговору другой оборот.

— Право, я боюсь, что дяде придется отказаться от надежды примирить вас с Европой, — сказала она Вальтенбергу. — Вы так увлечены своим волшебным тропическим миром, что все на родине кажется вам маленьким и жалким. Я думаю, даже к нашим горам вы останетесь равнодушны, но здесь вы найдете во мне решительную противницу.

Вальтенберг обернулся к ней; вероятно, он сам почувствовал, что зашел слишком далеко.

— Вы несправедливы ко мне! — возразил он. — Я не забыл родных Альп с их стремящимися к небу вершинами и темно-голубыми озерами и милые образы, которыми населили их саги, эти существа, точно сотканные из воздуха и снега родных вершин, с белыми сказочными цветами их вод на белокурых локонах.

Комплимент был смел, а глаза говорящего, устремленные на воздушную, словно окутанную снежной дымкой фигуру красивой девушки, сияли страстным восхищением.

— Алиса, ты отдохнула? — громко спросил Вольфганг. — Мы не должны сегодня так надолго покидать общество. Пойдем, пора вернуться в зал.

Алиса послушно встала, взяла его под руку, и они ушли из зимнего сада.

— Кажется, господин Эльмгорст привык повелевать, — саркастически заметил Вальтенберг, глядя им вслед. — Его тон уже напоминает будущего супруга и повелителя, и это в день обручения! Я нахожу, что фрейлейн Нордгейм сделала более чем удивительный выбор.