— Виноват, господа! — вмешался он. — Вы упомянули сейчас имя, знакомое мне с детства. Вы говорите об инженере Бенно Рейнсфельде из Эльсгейма?

— Нет, о его сыне, — сказал Герсдорф, немного удивленный, — о молодом враче, товарище господина Эльмгорста.

— А отец?..

— Давно умер, больше двадцати лет назад.

Коричневое лицо Гронау как-то странно передернулось, и он быстро провел рукой по глазам.

— Да, конечно, я и сам мог бы это сообразить. Когда спрашиваешь о ком-нибудь после двадцати пяти лет отсутствия, то должен ожидать, что смерть уже похозяйничала в рядах старых друзей и товарищей. Так Бенно Рейнсфельд умер! Он был лучшим из всех нас и самым даровитым. Но богатства он, верно, не нажил при всем своем таланте изобретателя?

— Разве у него был такой талант? — спросил Герсдорф. — Я никогда не слышал об этом. Во всяком случае, он не достиг известности, потому что умер простым инженером. Его сын пробился в люди исключительно собственными силами, но стал дельным врачом, спросите господина Эльмгорста.

— Даже превосходным врачом, — подтвердил Вольфганг. — Только он слишком скромен, не умеет обратить внимания на себя и свою деятельность.

— Это у него от отца, — сказал Гронау. — Тот всегда оставался на заднем плане и позволял эксплуатировать себя всякому, кому не лень. Царствие ему небесное! Это был самый лучший, верный товарищ, какого только посылала мне судьба…

Тем временем Вальтенберг стоял с Эрной в другом конце зала. Показывая ей редкие кораллы, он спросил:

— Так вам интересно? Я был бы очень счастлив, если бы мои «сокровища», как вы их называете, возбудили нечто большее, чем мимолетный интерес. Может быть, они до известной степени оправдают меня в ваших строгих глазах, в которых я до сих пор читаю упрек. Признайтесь, вы не можете простить всесветному бродяге того, что он стал чужим своей родине?

— Но, по крайней мере, я нашла ему теперь извинение, — ответила Эрна с улыбкой. — В этом сказочном мире, который окружает нас здесь, в самом деле, есть что-то чарующее: невозможно не поддаться его обаянию.

— А между тем это только немые, мертвые свидетели жизни, которая кипит там, вдали, во всей своей никогда не иссякающей полноте. Если бы вы увидели все это живым и на своем месте, то поняли бы, почему я не могу долго выдержать под здешним холодным северным небом, почему меня неудержимо тянет назад, в страны, где светло и тепло. Вы и сами не уехали бы оттуда.

— Может быть. Но может быть и так, что в ваших солнечных странах мною овладела бы тоска по моим холодным родным горам. Однако не будем спорить, решить этот вопрос можно было бы, только попробовав, а я едва ли когда-нибудь попробую. Мы, женщины, не пользуемся безграничной свободой, не можем разъезжать по свету одни, ни о чем не заботясь, как вы.

— Одни! — повторил Эрнст, понижая голос. — Вы могли бы вверить свою охрану человеку, который показал бы вам этот мир, и для которого было бы счастьем ввести вас в царство света и тепла. Может быть, вы вступите в него когда-нибудь об руку… с мужем.

Последнее слово было произнесено так тихо, что Эрна одна могла слышать его. Пораженная, она вопросительно взглянула на собеседника и встретилась с устремленным на нее жгучим, страстным взглядом. Она побледнела и невольно отшатнулась.

— Это в высшей степени неправдоподобно, — проговорила она, — для такой жизни надо иметь природные задатки, а я…

— У вас есть задатки! — перебил Вальтенберг почти бурно. — У вас одной из сотен женщин! Я убежден в этом!

— Неужели вы такой знаток людей? — сдержанно спросила Эрна. — Мы видимся сегодня только второй раз, при таких условиях судить о чужом характере довольно смело.

— Вы правы, фрейлейн, — ответил Вальтенберг обиженно. — В здешнем мире формальностей и церемоний легко ошибиться в суждении о чьем-либо характере. Здесь не признают горячих душевных движений, и пылкое слово, невольно сорвавшееся с языка, считается дерзостью. Здесь на все есть свое время и свои правила… Прошу извинить, я забыл об этом!

Он поклонился и отошел к другим дамам.

Эрна с облегчением перевела дух. Она принимала явное предпочтение хозяина дома без всякой задней мысли, не придавая ему значения и не подозревая о планах дяди. Именно поэтому она не могла сердиться на этого человека, далекого от всяких расчетов. С его стороны, конечно, смело делать такие намеки уже при второй встрече, но они отнюдь не были оскорбительными, а Эрна даже любила все смелое, необычное, все, что не следует принятым правилам и формам. Почему же ее испугало это полупризнание, почему ее охватил такой жгучий страх при мысли, что она действительно может быть поставлена в необходимость дать решительный ответ. Она сама не могла объяснить это себе.

Баронесса Ласберг напомнила, что пора ехать. В самом деле, гости засиделись и начали поспешно прощаться. Последовал обмен приветствиями и выражениями благодарности. Вальтенберг прилагал все усилия, чтобы до последней минуты оставаться любезным хозяином, но ему никак не удавалось справиться с дурным настроением, в которое привело его окончание разговора с Эрной. В его поведении чувствовалась натянутость, когда он провожал гостей, и для него было облегчением, что они, наконец, уезжают. Мрачно посмотрел он вслед отъезжающему экипажу и пошел назад в только что покинутые комнаты.