Потом поехали в мебельный; там я выбрала вместо кровати бежевый раскладной диван с бирюзовыми и серыми подушками и под него — два огромных кресла, в такие хорошо прятаться, как в домик, когда на улице серо-сыро, с книжкой и чашкой шоколада; наверное, из-за этого утра — до сих пор помню: дождь по куполу, величественно, как «Титаник»; бирюзово-серый ковер, бежевую тумбочку, бежевый туалетный столик, бежевый шкаф, бирюзово-серые занавески, огромного плюшевого медведя и красную ночную лампу в форме губ Мэй Уэст. «Ну ты и маньячка симметричная, я-то пал жертвой готового дизайна, а ты сама себе комнату обставила так, что через пару месяцев меня бросишь, или выпрыгнешь в окно, или волосы в фиолетовый выкрасишь». Потом купили одежду — и ему, и мне; смешали стили и отделы, мужское и женское, все нам было одинаково; казалось, мы встречаемся уже года два, бойфренд, герлфренд, как в каком-нибудь пестром американском фильме; заходили вместе в примерочные, хихикали и даже украли одну футболку — черно-зелено-серебристую, с рекламой немецкого пива. Пообедали в фастфуде — картошкой фри и чизбургерами, шоколадным мороженым; в кафе Венсана узнавали, оборачивались, шептались — оказывается, только что прошел суперфильм с ним в главной роли, что-то средневековое, братство волка, феодалов, они творят что хотят, и ни король, ни Бог им не указ; на кинотеатре через дорогу еще не сняли плакат: Венсан в черном и с мечом, огромные черные глаза, черные ногти, вроде ворона, за спиной луна и какая-то девица с декольте до пупа; «я бы посмотрела», — сказала я. «Я тебе куплю потом кассету, — сказал Венсан, — шикарный фильм, столько железа, я там главный злодей». Потом мы поехали на съемки; режиссер, толстенький и маленький, в джинсах, поношенном свитере, преподнес мне букет красных роз; грохнули бутылкой шампанского, сладкого, ароматного, как свежие фрукты; дали мне складной стульчик, как у художников на пленэре, и мой пакет с книжками; «захотите есть, скажите просто ассистенту, вон тому парню в джинсах — блин, да они вообще-то все были в джинсах, — он вам чего-нибудь добудет». Я поискала глазами Анну, спросила одного из ассистентов, но он пожал плечами. И словно не стало меня; и это правильно. Вы, Артур, как я поняла из эссе, видели почти все фильмы с Венсаном; это были «Дикие банды». Его опять смешно раскрасили, как вчера, при нашем знакомстве: Элвис и французская проститутка; сначала отыгрывалась сцена финальной драки: толпа раскрашенных кожаных парней с одной стороны, толпа джинсовых с другой, в ход шли цепи, палки, арматура, куски стекла; никогда не думала, что это так смешно; постоянно прерывали, подкрашивали кровь, рвали одежду; а потом снимали сцену выяснения отношений с подружкой героя Венсана, девушкой, с которой мы были как два конца таблицы Менделеева — далеки друг от друга по всем параметрам: высокой, грудастой, жгучей брюнеткой, с узкими, как плетка, руками и талией; в черных сетчатых чулках и коже, с алым, как цветок, огромным ртом; она играла плохо, как-то ломко, словно шла в неудобных туфлях по склону; а Венсан… Венсан долго молчал, стоял ко мне спиной, потом начал кричать — так страшно, злобно, замахал руками: «ненавижу тебя, сука, ты разбиваешь мне сердце!» — сломал табурет, кинул в нее второй — и попал, разбил ей лицо, она закричала по-настоящему: «прекратите это! пусть он прекратит! он изуродовал меня!» Режиссер остановил съемку, к девушке-магнолии подбежали ассистенты, пришел врач, проверил лицо девушки, у нее пошел синяк над губой; «извини, Фэй, я куплю тебе торт», — Венсан сел перед ней на корточки, как перед ребенком, мое сердце вспыхнуло, она улыбнулась еле-еле: «черт с тобой, Винсент, будет что вспомнить в старости». Режиссер обернулся на меня:

— Испугались?

— Не знаю, он взаправду ее ударил?

— Да.

— И что теперь будет? Она подаст на него в суд?

— Фэй хорошая девушка; играет средне, но характер золотой, поэтому все предпочитают работать с ней, а не с какой-нибудь надменной дурой. Они с Венсаном друзья, она поругает и простит, — я молчала, истекая ревностью, как горячий пирог — вареньем, к незнакомому миру; какая я наивная; я думала, что все девушки в его мире были ужасны; и вот, встретив меня… Режиссер, кажется, все читал по моему лицу, как дубляж, и развлекался необидно. — Венсан шикарный актер, он для режиссера — как самые роскошные тряпки для женщины… постоянно на грани; я все время жду, что он сойдет с ума, не сможет выйти из роли; и когда он поворачивает лицо после гениально проведенной сцены — вся съемочная группа в слезах, в мурашках — и говорит скучным голосом: «ой, блин, как же жрать хочу, принесите мне срочно бутер с ветчиной» или «в туалет хочу, обоссусь щас прямо», — я испытываю такое облегчение, словно сам поел или поссал… извините за грубость…

— Ничего, — я была счастлива. В моем мире так никто не разговаривал.

— Можно спросить: вы бедная театральная актриса?

— Нет.

— Фотографируете для журналов?

— Нет.

— А кто? Простите, что так груб, но умереть можно от любопытства: как вы встретились с Венсаном? Обыкновенным людям не так просто…

— Я понимаю; но я действительно обычная девушка. Я учила экзамен по истории древнерусской литературы неподалеку отсюда, ждала подругу, она играет, в свою очередь, как раз такую девушку — просто девушку, на которую на улице оборачивается Венсан; Анна Скотт, — но режиссер не узнал, пропустил, как чужое; я вздохнула: вчерашний день был единственным для Анны. — Венсан подошел ко мне, спросил, что я делаю, — так и познакомились; несложно, правда? — и помахала с дежурной улыбкой книгой.

Режиссер долго смотрел на меня, точно вспоминал, зачем пошел на чердак; потом сказал:

— Никому этого не рассказывайте; люди в этом мире испортят вашу историю, превратят ее в шоу, вы сами потом не различите, где правда, где ложь, что в вашей жизни было, а чего нет… Ни вы, ни Венсан не умеете играть по правилам; о нем пишут всякую мелочь, потому что боятся кары небесной; а вот вы… простая смертная, — и ушел, к Фэй, Венсану: «все, на сегодня все».

Венсан обернулся на меня неторопливо, как в замедленной съемке, махнул рукой, улыбнулся, послал воздушный поцелуй; странно это было: действительно, только что он дрался, кричал, ломал стекло — и вот он со мной, мой возлюбленный, с которым я пойду есть пиццу, заниматься любовью; и еще я подумала: вот в чем дело: его боятся, потому что он талантлив до такой степени, что нет границ между настоящим и прошлым, он открывает двери в потусторонний мир, где актеров наказывает Бог — за то, что живут не своей жизнью…

Вечером мы поехали к опекунам Венсана. Они жили как в романах Диккенса: большой краснокирпичный дом с деревянной дверью с огромной круглой медной ручкой, звонком-колокольчиком; вокруг — сад с подстриженными в виде зверей кустами; дом был полон тяжелой красной мебели, густых ковров, портретов и батальных сцен; опекунами же оказались старичок и старушка — припудренные, бархатные, плюшевые; невероятно уютные, невероятно старомодные, невероятно, что именно они опекуны Венсана. Дедушка — нефтяной магнат на покое, бабушка, жена его, была когда-то феминистской журналисткой, но во все это никак не верилось, как в Пиковую Даму днем. Я им понравилась, потому что все ела и нахваливала и была ненакрашенная и в длинной юбке; они спросили, хочет ли Венсан сам управлять делами; «пусть все будет по-прежнему, — сказал Венсан, — Жозефине тоже не до нефтяных акций и войн за нефть, она ученая, у нее завтра экзамен, а через несколько лет — кандидатская, а потом, глядишь, и докторская, и своя кафедра».

— Слушай, а экзамен ведь уже завтра, я его нипочем не сдам. Тетя Пандора меня убьет, а мама… а папа… а дедушка… а дядя Люк… — сказала я уже на улице; он обнял меня тепло и всю, будто накинул на мои плечи легкое пальто.

— Ты смешная, позвони, скажи, что тебе некогда заниматься такой ерундой, как древнерусская литература, потому что у тебя медовый месяц и ты уезжаешь, а за экзамен заплатишь; твоей тете можно заплатить за экзамен?

— Нет, ты что, ее за это из университета выгонят, и семья наша, как церковь средневековая, откажется от нее, как от еретика-альбигойца… А мы уезжаем в медовый месяц?

— Конечно; а ты ничего не хотела менять? Продолжать валяться на диване и смотреть телевизор? Эта неделя — последняя у «Диких банд», мы даже вперед графика идем, потому что главные актеры — я и Фэй — не пьют и не умирают в клубах от передоза… Я думал, мы сегодня вечером, после опекунов, купим карту мира и китайской еды и завалимся возле телевизора выбирать страну…

— Здорово, только я еще позвоню тете Пандоре и поплачу, потому что она скажет, что глубоко во мне разочарована…

— А ты скажешь, что в ней…

— И мы будем заливаться слезами по обе стороны провода…

— Я думал, она сухарь.

— Я мечтаю.

Мы купили карту мира в круглосуточном канцелярском магазине и пакетов десять еды в круглосуточном китайском кафе; «знаешь, я еще никогда ничего не успевал купить днем»; приехали домой; пока Венсан мылся, я позвонила тете Пандоре.

— Тетя?

— Жозефина? Как твои дела? У тебя и твоей группы есть все билеты или чего-то не хватает?

— Тетя… Тетя Пандора, миленькая, знаете, я не смогу прийти завтра на экзамен, я не готова вообще черт знает как… А все дело в том, что я вышла вчера замуж.