– Кто это написал? – лениво спросил Дени. – Неужели я?

Гираут издал смешок.

– Ей-Богу, тут есть чему позавидовать! Сочинить такое множество песен, что даже не помнить все. Да, это ваша.

– Думаю, Дени напрашивается на похвалу, – заключила Лейла. – Однако написано: «Веди себя скромно и умеряй свой голос. Ибо самый громкий из всех голосов – это крик осла».

Дени приподнялся на локте и с усмешкой посмотрел на нее.

– Когда-нибудь я выучу Коран наизусть затем, чтобы отвечать тебе ударом на удар, – сказал он. – Разве там не говорится что-то о мудрых женщинах, которые держат свой рот запечатанным?

– Пророк восхищался женщинами, – с притворной скромностью ответила она. – Но калиф Омар [192] сказал: «Спрашивайте у женщин совета, а затем делайте обратное тому, что они посоветовали».

– Калиф Омар был грубияном, а не учтивым французом, – заметил Дени. – Нет, оставим все как есть. – Он вздохнул и улегся на спину, сцепив за головой руки. – Ох, – пробормотал он, – у меня нет настроения слушать аубады. Оставить все как есть… Если бы я мог!

Некоторое время они молчали. Пальцы Гираута бесцельно перебирали струны арфы, извлекая слабые, трепетные звуки.

– В чем дело? – спросила Лейла. – Ты думаешь о войне?

– О войне… О Ричарде. Он не знает, какая участь ему уготована. Но если бы знал, как бы он поступил? Он бы посмеялся, черт бы его побрал, он смеется над всем и вся. Он как-нибудь обманул бы их. Вселенский шут. Ричард Да-и-Нет. Бальану следовало бы поостеречься.

– Кто такой Бальан?

– Некий рыцарь. Его имя напомнило мне об одном человеке, которого я когда-то знал. – Он перевернулся, подперев рукой щеку. – Это было очень давно. Человека, которым я восхищался и ненавидел, боялся и любил. Я припоминаю довольно смутно… Наверное, он побил меня, потому что я плакал над песней, песней, которую я никогда не мог вспомнить. О Журдене де Блеви.

Гираут пропел тихим голосом:

– Это она? – спросил Дени. – Я должен был догадаться. Гираут, который знает все песни. Я помню, как в тот день, когда мы подобрали тебя, ты пел все, о чем мы тебя просили. Я не слышал песнь о Журдене с детства. Наверное, лет с семи.

Он закрыл глаза. И вдруг его пронизала дрожь, волна страха накатила и отхлынула, стремительно, точно дуновение ветра, покачавшего ветви деревьев и тотчас унесшегося прочь.

Гираут между тем говорил:

– Хотите послушать ее сейчас?

– Почему нет? Меня всегда это волновало – мысль о том, что хотя я в силах вспомнить дюжины песен…

– Но только не собственные, – шаловливо вставила Лейла.

– Да. Так вот, я помню, что слышал песню о Журдене, но не могу воспроизвести ни одной строчки. Там действительно что-то говорится о предателе по имени Фромон, у которого отрубили ухо?

– Если угодно, я спою ее вам.

Вновь холодок ужасного предчувствия охватил Дени, и он едва не закричал: «Нет! Не надо петь!» Но любопытство было сильнее этого беспричинного страха, и потому он усилием воли подавил его и сказал:

– Конечно. Пожалуйста. Спой ее, и если мне песнь понравится, я последую примеру неверных и наполню твой рот золотом.

– Я предпочел бы вино, если вы не возражаете, – сказал Гираут. Он взял сильный аккорд и запел с самого начала «Слушайте, мой сеньор…»

Он пел, и стрельчатые арочные окна, залитые лунным светом, стены, испещренные надписями – цитатами из Корана, – мозаичные полы, шелковые ковры и подушки, дворец, дома Иерусалима, холмы, все, что было вокруг, теряло свои очертания и преображалось. Настоящее превратилось в темный, величественный зал, массивные балки которого были увешаны оружием и оленьими рогами; зал освещался огнем очага – в углублении в центре пола жарко пылал огромный костер из четырехфутовых поленьев. Горели еще узлы старого тряпья, пропитанные маслом и заткнутые за стенные скобы; эти факелы шипели, испуская удушливый запах. Искры и дым, взлетая над очагом, смешивались с хлопьями снега, сыпавшим сквозь дымоход, дыру в потолке. Эта картина предстала перед глазами Дени так отчетливо, словно он был там; он увидел себя самого, маленького мальчика, лежавшего на овечьей шкуре подле матери, которая легко опиралась ногой на его спину. Его отец сидит в резном кресле, подперев рукой подбородок, и задумчиво смотрит на огонь. И неизвестный менестрель в рваном плаще, мех которого висел клочьями, развлекал их песней. Его голос и голос Гираута слились в один; песня была та же.

Слушайте, мой сеньор, и да пребудет с вами милость Божья. Вот старинная песнь, песнь славная. Гирарт, благородный рыцарь, крестный сын Ами и могущественного графа Амиля, владел всеми землями Блеви, большого города, что стоит на восточном берегу реки Жиронды. Король Оттон [193] отдал ему в жены свою дочь Герменгарию, и от их союза родился Журден. Мальчика отправили в дом благородного вассала Райньера, сына Гантельма, чтобы о нем позаботились и крестили бы его. В Вотамизе был крещен Журден, и там он воспитывался с родным сыном Райньера, Гарньером: они питались молоком одной кормилицы, став молочными братьями. Увы, как много крови и слез будет пролито, сколько людей потеряют свои головы из-за этого самого младенца.

Итак, начнем свой рассказ.

Явился в Блеви Фромон, племянник того предателя Хардре, чью голову снес в бою с плеч граф Амиль. Фромон попросил дать ему приют, и добрый, достойный рыцарь Гирарт, не заподозрив злого умысла, радушно принял его, накормил и напоил. Алчным взглядом окинул Фромон замок и богатый город Блеви и поклялся, что завладеет ими. Прислуживали ему два серва [194] , вскормленные и воспитанные Гирартом, точно две змеи, и ближе к ночи, прельстившись золотом, провели они Фромона в спальню своего сеньора. Он спрятался за кроватью, и в полночь, когда все мирно спали, вероломный предатель Фромон жестоко умертвил мечом Гирарта и его прекрасную супругу Герменгарию. Так отомстил он за смерть своего дяди, убитого в бою Амилем, и сделался господином замка и города.