В середине дня пришел Дододжон Пулатович, принес карту республики. Вчерашний мой визит к ним сделал нас, кажется, уж и совсем близкими знакомыми. Я вспоминал его жену Хасият Касимовну, очень приветливую, милую женщину, которая, несмотря на свой вовсе еще не преклонный возраст, уже доктор наук, профессор, заведующая кафедрой марксизма-ленинизма. Понравилась, конечно, и дочь Гюльсара — красивая длинноволосая таджичка, студентка одного из московских институтов, приехавшая на каникулы. Гюльсара советовала обязательно побывать на Памире, хотя идею эту вовсе не поддерживал в Союзе писателей Михаил Иосифович Левин. Он утверждал, что это очень сложно, тяжело физически и с людьми непривычными даже бывает истерика или эйфория. Одну женщину, например, при переезде через перевал пришлось долго приводить в чувство — так действует на людей высота. Можно, конечно, полететь в Хорог на самолете, но он по нескольку дней не принимает, потому что в горах уже часты дожди и даже снег — можно засесть надолго.

И вообще горы лучше фотографировать весной, когда воздух чистый и погода хорошая. Это подтвердил и Пулатов.

Никто из них, увы, не придавал значения тому главному, что занимало меня — бабочке Аполлону. Выслушав, они вежливо кивали, но потом тотчас переходили к тому, что интересно было бы им. Только разве что Гюльсара вспомнила вчера, что тоже замечала иногда летом красивых бабочек, но тотчас стала советовать мне обязательно, обязательно побывать на Памире, чтобы сфотографировать горы…

Потому-то я с особым чувством ждал звонка Максимова. Один увлеченный всегда поймет другого увлеченного… Однако звонка не было. Пулатов, вздыхая, сочувствовал мне… И когда мы выходили с ним из номера, чтобы прогуляться, раздался междугородный звонок.

Да, это звонил Максимов. Я очень обрадовался, но, как выяснилось через минуту, преждевременно. Он улетает в Новосибирск в воскресенье (а был четверг) и хотел бы видеть меня у себя в Калининабаде. Что касается Аполлонов, то они наверняка уже отлетали, потому что было похолодание в горах и там, вероятно, снег. Я опять опоздал.

— А у вас под Калининабадом есть что фотографировать? — спросил я, с трудом скрывая грусть.

— Кое-что есть, — сказал он, однако без особого энтузиазма.

Тогда я похвастался стационаром и завтрашней машиной, цепляясь за эту надежду. Но Максимов принялся настойчиво отговаривать меня. Все же я оказался настойчивее, и он в конце концов согласился завтра утром приехать, чтобы съездить вместе со мной, а в случае неудачи (в которой он был абсолютно уверен) в тот же день вечером вдвоем ехать к нему в Калининабад. На том и договорились. Я немного повеселел. Все-таки оставался шанс.

Вечером я ходил по красивому, зеленому городу Душанбе, наслаждаясь вечерней прохладой, но сердце мое было уже там, на Анзобском перевале, среди чистых, высоких гор, освещенных сейчас луной. Неужели я опять опоздал?

На другое утро, возвращаясь с завтрака, увидел я в вестибюле гостиницы совсем еще молодого, рыжеватого парня с усами. Он и оказался Игорем Владимировичем Максимовым. Я подивился его молодости, а он, как признался потом, моей. Понравился он мне с первого взгляда и показался чем-то похожим на Георгия Петровича Гриценко из Ташкента, сотрудника Музея природы, с которым мы уже не раз бывали в экспедициях. К тому же выяснилось, что Игорь Максимов родился и жил в Ташкенте почти всю жизнь (два года, как переехал в Таджикистан), хорошо знает Гриценко…

Машина слегка запаздывала, Игорь нервничал, стремясь обязательно вернуться сегодня в Калининабад. Выехали что-то около полудня. Проехали окраины Душанбе, помчались по знаменитому Варзобскому ущелью. Речка, вдоль которой мы ехали, сначала, в самом городе, называется Душанбинка, а потом — Варзоб. Я, конечно, вертел головой по сторонам, держа фотоаппарат наготове — не часто ведь бываешь в Варзобском ущелье! — но, честно сказать, не был слишком уж потрясен. Даже скалы казались почему-то искусственными, а во многих местах ущелья виднелись остатки туристских стоянок и пикников. Вода в Варзобе очень красивого, зеленовато-голубоватого цвета, но у меня было такое впечатление, что она подкрашена… На маленьком своем «уазике» мы поднимались все выше и выше по узкой долине Варзоба.

С Игорем мы говорили почти все время. Захлебываясь, он рассказывал о своем увлечении как о главном деле жизни. Ему двадцать семь лет, работает строителем, едет в Новосибирск на курсы мастеров повышать квалификацию… Знает почти всех специалистов по бабочкам и коллекционеров в Москве и Ленинграде, бывал, конечно, и в других городах.

— Правда, что вы открыли несколько новых видов? — спросил я.

— Ну, да что там, — он скромно потупился.

— А где вы вообще ловили? Какие бабочки вам больше других нравятся?

И тут он заговорил с таким пылом, с такой неподдельной любовью к предмету — даже голубоватые светлые глаза его как-то ласково сощурились…

Проехали несколько селений, и во всех чувствовалось ожидание национального праздника — рамадана.

Наконец показалось селение с красивым названием Зидды. Белые домики на гигантском склоне горы, деревья, заборы. Мы выбрались из узкого ущелья Варзоба, и тотчас со всех сторон нам открылись снежные горы. Воздух на высоте почище, хотя «афганец» все-таки и здесь сказывался. Начался серпантин к Анзобскому перевалу, и вскоре мы забрались на высоту 2500 метров к стационару. До перевала, по словам Игоря, оставалось еще километров десять, но Аполлоны в принципе могли быть и здесь.