— Тебе нельзя вставать, — сказал Синяев.

— Сейчас лягу, — ответил Широков.

Он обнял товарища за плечи, и они молча смотрели на непривычную и чуждую им картину в рамке широкого окна.

Оранжево-красный сад при зеленом свете, создаваемом двойным освещением каллистянских «лун», казался коричневым. Черные статуи были невидимы, белые превратились в зеленые. Океан был еще более синим, чем днем. Ультрамариновым блеском сверкала его спокойная поверхность. В густых ветвях кустов и деревьев мелькали разноцветные огоньки. Точно тысячи светящихся насекомых перелетали с места на место, кружась в ночном хороводе.

В океане и в воздухе виднелось несколько судов и олити. Они были видны с такой отчетливостью, будто их освещал сильный луч прожектора. Но этот луч был невидим и, освещая корабль, не освещал воду у его борта.

— Корабли и олити, — сказал Широков, — вероятно, светятся сами.

— Да, во избежание столкновения в темноте. Посмотри! — Синяев протянул руку. — Видишь, вон там, низко над горизонтом, две большие звезды на одной линии, параллельной земле.

— Вижу.

— Мысленно проведи линию влево от них. Она упирается в небольшую звездочку, примерно второй величины. Видишь? Эта звезда называется у каллистян Мьеньи.

— Земля! — прошептал Широков.

Желтоватая звезда мерцала часто и сильно. Точно там, на родном Солнце, бушевала огненная буря, вспышками света посылая привет своим сыновьям, улетевшим так безмерно далеко от своей извечной матери.

— Нет, — грустно ответил Синяев. — Не Земля. Только Солнце. Нашу Землю нельзя увидеть на таком расстоянии даже в сильнейший телескоп; она так безмерно мала по масштабам Вселенной. Впрочем, так же, как и Каллисто, — прибавил он с непонятным ожесточением.

— Там Земля, — сказал Широков. — Может быть, мы увидим ее очень скоро. Скорее, чем предполагали.

— Нет, — сказал Синяев. — Я не хочу улетать с Каллисто раньше срока. Они ошибаются. Привыкнуть к лучам Рельоса можно и здесь.

— Я очень хочу надеяться на это, — тихо сказал Широков. — Попробуем.

Его голос звучал совсем неуверенно. Синяев заметил это, но ничего не сказал.

Широков глубоко вздохнул.

— Идем спать, — сказал он и, не ожидая ответа, отошел от окна.

Синяев «опустил» занавес.

С тяжелым чувством проснулся Синяев на следующее утро. Что-то мешало ему спать всю ночь. Что? Мысли о здоровье Широкова? Тревога за него? Да, это было. Даже во сне он не забывал об этом. Угроза покинуть Каллисто, не закончив и даже не начав работы? И это могло быть причиной.

Открыв глаза, он долго лежал неподвижно, прислушиваясь к себе. Сердце билось неровно, толчками. Временами озноб волнами проходил по телу и сознание заволакивалось словно туманной дымкой.

«Неужели я заболел? — со страхом подумал он. — Вот уж не было печали!»

Часто случалось еще на Земле, что он просыпался с ощущением начинающейся болезни. Тогда усилием воли он заставлял себя встать, взяться за обычную работу и не думать о недомогании. В большинстве случаев это помогало, болезнь глохла в зародыше.

Синяев решил и на этот раз прибегнуть к своему испытанному средству пересилить болезнь. Откинув покрывало — легкую, почти прозрачную ткань, он сделал движение соскочить с постели, но с невольным стоном опустился обратно. Сердце забилось столь бешеным темпом, что это вызвало ощущение боли. Кроваво-красная пелена встала перед глазами.

Как будто сквозь стену, услышал он голос Широкова:

— Что с тобой?

— Подойди ко мне, — прошептал Синяев.

— Я не могу встать.

— Я тоже.

— Совсем скверно. Что ты чувствуешь? Красная пелена рассеялась. Сердце как будто успокоилось, хотя и продолжало биться неровно. Если не шевелиться, можно было говорить без неприятных ощущений. Синяев шепотом рассказал обо всем.

— То же самое происходит со мной, — ответил Широков также чуть слышным шепотом. — Срочно нужен врач. Догадается ли Синьг войти без зова?

В доме было тихо, ни звука не доносилось и снаружи. Точно все вымерло кругом. Предупредительная деликатность каллистян могла обернуться в плохую сторону. Как позвать Синьга?

— Ты можешь крикнуть? — спросил Широков.

— Нет. При повышении голоса начинается сильнейшее сердцебиение, почти мучительное. Я могу говорить только шепотом.

— И я тоже.

— Веселая история!

Они лежали не шевелясь, с беспокойством ожидая нового приступа неизвестной болезни.