На верху лесенки появился капрал. Не спускаясь в трюм, он стал вызывать заключенных по одному.

Этьен ждал вызова, но фамилия Кертнера так и не прозвучала.

Значит, его не высадят на Вентотене?

Он остался с уголовниками, которых везли дальше. Куда?

«Санта–Лючия» только что отошла от причала, и капрал разрешил подняться из трюма на опустевшую палубу.

Их осталось трое, пассажиров–невольников.

Этьен уже более уверенно вскарабкался наверх по крутой лесенке, которая ходила ходуном.

Он хотел помахать седовласому синьору и четырем парням, стоявшим на пристани тесной кучкой, но наручники жестов не поощряют. Рядом на пристани стоял возле своих корзин лысый благообразный дядька, который фамильярно заговаривал с заключенными. Он увидел Этьена на палубе и весело крикнул, перекрывая шум волн:

— Не скучай без меня! До скорого свидания!

Перед Этьеном высился берег, сильно изрезанный бухтами и бухточками, естественными и искусственными гротами, выдолбленными в вулканическом туфе.

Слева у рыбачьей пристани стоял баркас; за парусом, скроенным из грубого полотна, виднелся мотор на корме.

Пристань успела опустеть, пассажиры подымались по узким лестницам–улочкам — кто под конвоем, кто конвоируя, а кто сам по себе…

И тут сосед Этьена показал на скалистый остров, отдаленный от Вентотене проливом шириной километра в два.

Он глухо сказал:

— Санто–Стефано, остров дьявола.

Никогда Этьен не болел морской болезнью, а в тот момент почувствовал головокружение.

Было что–то зловещее в торчащей из моря скале, на вершине которой белеет круглое трехэтажное здание «эргастоло», то есть каторжной тюрьмы. Или трагическая репутация острова освещает скалу таким мрачным светом?

В зрительной памяти возник замок на скалистом острове Иф, тот самый, на котором томился Дантес, он же граф Монте–Кристо. Но–остров Санто–Стефано еще более уединенный, отторгнутый от жизни.

«Санта–Лючия» сбросила ход и задрейфовала метрах в двухстах от скалистого берега.

Он не сразу заметил, что к пароходу направляется лодка.

Это за ним, за Этьеном, и двумя такими же несчастливцами.

Лодку швыряло на рваной, неряшливой волне, но гребцы были неутомимы. Подойти вплотную к борту опасно.

Тот, кто сидел у руля, поймал конец, брошенный матросом «Санта–Лючии», чтобы лодку не относило назад. А чтобы лодка не ткнулась о пароход, на носу стоял гребец и, виртуозно балансируя, отталкивался от борта каждый раз, когда их могло сильно ударить. Старая автомобильная покрышка, привязанная к носу лодки, амортизировала удары. Лодка качалась на волнах, тем временем спускали веревочный трап.

Первым, когда лодку отделяло от борта не более метра, ловко спрыгнул капрал. Но он прыгал, балансируя руками, а Этьену и его спутникам придется прыгать в наручниках.

С последней веревочной ступеньки Этьен прыгнул так, чтобы угадать между двумя скамейками. Его швырнуло на дно лодки, как груз, и он повалился боком, не в силах опереться руками о скамейку.

Матрос с «Санта–Лючии» выбрал конец, трап подняли, прощальный гудок. Гребцы сели на весла. Рулевой крикнул карабинерам, чтобы те выгребали котелками воду. Этьен подумал было, что в лодке течь, но это их захлестывало волной.

Лодка неуместно нарядная, белее пены. Пожалуй, этой лодке больше подошел бы черный цвет, как лодке Харона, который перевозил души умерших.

Очень трудно пристать к скалистому берегу, он весь в белом кипении. Возвратная сила волны отталкивала лодку, отторгала ее от острова, будто хотела помешать высадке Этьена.

«А если бы вообще не удалось пришвартоваться к этому берегу ни сейчас, ни потом? — мелькнула шальная мысль. — Куда бы меня сунули?»

Но гребцы знали свое дело, рулевой учитывал направление ветра и причалил к камням, где волна теряла силу, потому что до того разбивалась о другие, соседние камни.

Так же неловко Этьен спрыгнул с носа лодки на камень, омываемый морем и, может быть, никогда не просыхающий. Со скованными руками он прыгал с одного камня на другой, пока не ступил на сухую почву.

Крутая тропа устлана каменными плитами. По сторонам растут неприхотливые агавы, им достаточно даже узкой расщелины в скале.

Тропа петляла, лавировала, но куда бы Этьен ни сворачивал, порывистый ветер дул ему в лицо, заставляя вбирать голову в плечи и сильно щуриться.

Ветер здесь такой сильный? Этьен обессилел? Или отвык за тюремными стенами от ветреной погоды?