На Заиде уже не было лохмотьев рабыни. Доломан алого шелка, обшитый золотой лентой, с бархатным поясом, украшенным жемчугом составлял ее наряд. Ткань широких шаровар была легкой словно паутина, сквозь которую, казалось, слегка просвечивала розовая кожа. В серьгах спали большие драгоценные камни. Длинные ресницы накрашены, кончики пальцев покрыты хной. Она стояла на коленях на расшитой золотом подушке.

Однако несмотря на роскошь, превосходившую все, что когда-либо знала Заида, игрушка вельмож, взгляд ее был мрачен. Впервые в жизни она осознала себя действительно игрушкой. Она внушила Аль Хакиму его самое последнее безумие, но не стала его повелительницей. Одна ночь, один час… и она ожидала, что подчинит его своей воле. Однако он, казалось, отдалился от нее, и выражение холодных нечеловеческих глаз калифа заставляло ее содрогаться. Внезапно он заговорил, тяжело и зловеще, словно бог, изрекающий проклятие:

— Богам не пристало общаться со смертными.

Она вздрогнула, открыла рот, но не решилась заговорить.

— Любовь — человеческая слабость, — задумчиво продолжал он. — Я отвергаю ее. Бог превыше любви. Но мною овладевает слабость, когда я лежу в твоих объятиях.

— Что ты имеешь в виду, мой повелитель? — осмелилась спросить Заида.

— Даже Богу приходится идти на жертвы, — мрачно ответил он. — Любовь к человеку есть святотатство для божества. Я отказываюсь от тебя, чтобы не ослабела моя божественность.

Он хлопнул в ладоши, и вошел евнух, на четвереньках — недавно заведенный обычай.

— Позови эмира Османа, — приказал Аль Хаким, и евнух, изо всех сил ударив головой о пол, неуклюже попятился прочь.

— Нет! — Заида лихорадочно вскочила. — О, мой повелитель, смилуйся надо мной! Ты не можешь отдать меня этому зверю! Ты не можешь…

Она упала на колени, хватаясь за его мантию, которую он вырвал из ее пальцев.

— Женщина! — прогремел он. — Ты сошла с ума? Ты хочешь навлечь на себя проклятие? Ты смеешь возражать воплощению Бога?

Вошел Осман, неуверенно и с явной тревогой; воин варварского Дарфура, он достиг своего нынешнего высокого положения, отчаянно сражаясь и прибегая к грубой лести.

Аль Хаким показал на дрожащую женщину у своих ног и коротко произнес:

— Возьми ее!

Суданец никогда не оспаривал приказов своего монарха. Его черное лицо озарилось широкой улыбкой, и, нагнувшись, он поднял Заиду, которая билась и кричала в его объятиях, в отчаянной мольбе протягивая руки. Аль Хаким молча сидел, скрестив руки, и взгляд его был пустым и отрешенным, словно у курильщика гашиша. Если он и слышал вопли своей прежней фаворитки, то не подавал виду.

Однако их услышала другая. Притаившись в стенной нише, стройная смуглая девушка наблюдала за улыбающимся суданцем, который нес свою извивающуюся пленницу по коридору. Едва он скрылся из виду, она, путаясь в складках одежды, бросилась в противоположном направлении.

Осман, любимец калифа, единственный из всех эмиров жил в Большом Дворце, который на самом деле являлся скоплением дворцов, объединенных в одно могучее сооружение, где обитали тридцать тысяч слуг Аль Хакима. Осман жил в крыле, которое выходило на южный квартал Бейн эль-Касрейн.

Чтобы попасть туда, ему не требовалось выходить из дворца. По извилистым коридорам и через открытый дворик, выложенный мозаикой и ограниченный прямоугольными арками на алебастровых колоннах, он пришел прямо к себе домой.

Черные воины охраняли двери из черного тика, отделанного медными полосами. Однако, едва он показался в широком выложенном панелями коридоре, стройная фигурка скользнула из занавешенного прохода, преграждая ему путь.

— Зулейка! — Суданец отступил назад почти с благоговейным трепетом; в ней чувствовалась некая утонченная страсть, недоступная его пониманию, и глаза ее горели, словно драгоценные камни преисподней.

— Слуга сообщил мне, что Аль Хаким избавился от рыжеволосой девчонки, — сказала девушка. — Продай ее мне! Я перед ней в долгу и с радостью ей отплачу.

— Зачем мне ее продавать? — возразил суданец, дрожа от звериного нетерпения. — Калиф отдал ее мне. Отойди, женщина, пока я не причинил тебе вреда.

— Ты слышал, что кричат на улицах берберы? — спросила она.

Он вздрогнул, слегка нахмурился.

— При чем здесь я? — возмутился он, но голос его срывался.

— Они требуют голову Османа, — холодно и едко сказала она. — Они называют тебя убийцей Захира эль-Гази. Что, если я пойду к ним и скажу, что их подозрения — правда?

— Но это ложь! — яростно закричал он, словно человек, попавший в невидимые сети.

— Я могу заставить людей поклясться, что они видели, как ты помогал Заману его прикончить, — заверила она его.

— Я убью тебя! — прошипел Осман. Она рассмеялась ему в лицо.

— Не посмеешь, зверь саванны! А теперь — продашь мне рыжую ведьму или будешь драться с берберами?