— Но она могла забыть что-нибудь.

— Вы непременно хотите ее видеть?

— Это необходимо, монсеньор.

Мазарини колебался с минуту. Д’Артаньян стоял на своем.

— Ну хорошо, — сказал Мазарини, — я проведу вас к ней, но ни слова о нашем разговоре.

— Все останется между нами, монсеньор, — сказал д’Артаньян.

— Вы клянетесь молчать?

— Я никогда не клянусь. Я говорю «да» или «нет» и держу свое слово как дворянин.

— Я вижу, мне придется слепо на вас положиться.

— Это будет самое лучшее, поверьте мне, монсеньор.

— Идемте, — сказал Мазарини.

Мазарини ввел д’Артаньяна в молельню королевы, затем велел ему обождать.

Д’Артаньян ждал недолго. Через пять минут вошла королева в парадном туалете. В этом наряде ей едва можно было дать тридцать пять лет; она все еще была очень красива.

— Это вы, д’Артаньян! — сказала она с любезной улыбкой. — Благодарю вас, что вы настояли на свидании со мной.

— Простите меня, ваше величество, — сказал д’Артаньян, — но я хотел получить приказание из ваших собственных уст.

— Вы знаете, в чем дело?

— Да, ваше величество.

— Вы принимаете поручение, которое я на вас возлагаю?

— Принимаю с благодарностью.

— Хорошо, будьте здесь в полночь.

— Слушаю, ваше величество.

— Д’Артаньян, — сказала королева, — я слишком хорошо знаю ваше бескорыстие, чтобы говорить вам сейчас о моей благодарности, но, клянусь вам, я не забуду эту вторую услугу, как забыла первую.

— Ваше величество вольны помнить или забывать, и я не понимаю, о чем угодно говорить вашему величеству.

И д’Артаньян поклонился.

— Ступайте, — сказала королева с очаровательнейшей улыбкой, — ступайте и возвращайтесь в полночь.

Движением руки она отпустила д’Артаньяна, и он удалился; но, выходя, он бросил взгляд на портьеру, из-за которой появилась королева, и из-под нижнего края драпировки заметил кончик бархатного башмака.

«Отлично, — подумал он, — Мазарини подслушивал, не выдам ли я его. Право, этот итальянский паяц не стоит того, чтобы ему служил честный человек».

Несмотря на это, д’Артаньян точно явился на свидание; в половине десятого он вошел в приемную.

Бернуин ожидал его и ввел в кабинет.

Он нашел кардинала переодетым для поездки верхом. Он был очень красив в этом костюме, который носил, как мы уже говорили, с большим изяществом.

Однако он был очень бледен, и его пробирала дрожь.

— Вы один? — спросил Мазарини.

— Да, ваше преосвященство.

— А добрейший дю Валлон? Разве он не доставит нам удовольствия быть нашим спутником?

— Конечно, монсеньор, он ожидает нас в своей карете.

— Где?

— У калитки дворцового сада.

— Так мы поедем в его карете?

— Да, монсеньор.

— И без других провожатых, кроме вас двоих?

— Разве этого мало? Даже одного из нас было бы достаточно.

— Право, дорогой д’Артаньян, ваше хладнокровие меня просто пугает.

— Я думал, напротив, что оно должно вас ободрить.

— А Бернуина разве мы не возьмем с собой?

— Для него нет места, он догонит ваше преосвященство.

— Нечего делать, — сказал Мазарини, — приходится вас во всем слушаться.

— Монсеньор, еще есть время одуматься, — сказал д’Артаньян. — Это целиком во власти вашего преосвященства.

— Нет, нет, едем, — сказал Мазарини.

И оба спустились по потайной лестнице; Мазарини опирался на д’Артаньяна, и д’Артаньян чувствовал, как дрожала рука кардинала.

Они прошли через двор Пале-Рояля, где еще стояло несколько карет запоздавших гостей, вошли в сад и достигли калитки.

Мазарини хотел отомкнуть ее своим ключом, но рука его дрожала так сильно, что он никак не мог попасть в замочную скважину.

— Позвольте мне, — сказал д’Артаньян.

Мазарини дал ему ключ; д’Артаньян отпер и положил ключ себе в карман; он рассчитывал воспользоваться им на обратном пути.

Подножка была опущена, дверца открыта; Мушкетон стоял у дверцы. Портос сидел внутри кареты.

— Входите, монсеньор, — сказал д’Артаньян.

Мазарини не заставил просить себя дважды и быстро вскочил в карету.