– Что вы думаете о рассказе конюха Шале? спросил другой мушкетер, не обращаясь ни к кому в особенности, но ко всем вместе.

– А что он рассказывает? спросил Портос.

– Он рассказывает, что видел в Брюсселе Рошфора, кардинальского шпиона, переодетого в платье капуцина; этот проклятый Рошфор, с помощью переодеванья, поддел г. Лега как сущего глупца.

– Как совершенного глупца, сказал Портос.

– Но верно ли это?

– Мне сказал Арамис, отвечал мушкетер.

– В самом деле?

– Вы это знаете, Портос, сказал Арамис: – я вам рассказывал это вчера, не будем же больше говорить об этом.

– Вы думаете, что об этом больше не следует говорить? сказал Портос. – Не говорить об этом! Как вы скоро решились! Как! кардинал окружает дворянина шпионами, похищает его переписку посредством изменника, разбойника, мошенника и, с помощью этого шпиона, и вследствие этой переписки рубит голову Шале, под глупым предлогом, будто он хотел убить короля и женить брата его на королеве. Никто не мог разрешить этой загадки, вы, к удовольствию всех, вчера нам об этом сказали, и когда мы все еще поражены этою новостью, вы говорите сегодня: не будем больше говорить об этом!

– Будем же говорить, если вы этого желаете, сказал терпеливо Арамис.

– Этот Рошфор, сказал Портос, – провел бы со мной неприятную минуту, если б я был конюхом Шале.

– А вы провели бы не совсем приятно четверть часа с красным герцогом, сказал Арамис.

– А! красный герцог! браво! браво! красный герцог, отвечал Портос, ударяя в ладоши и делая одобрительные знаки головой, – это превосходно! Я пущу в ход это слово, любезный, будьте уверены. Как жаль, что вы не могли последовать своему призванию, друг мой, вы были бы приятнейшим аббатом.

– О, это только временное промедление, сказал Арамис, – когда-нибудь я буду аббатом; вы знаете, Портос, что я для этого продолжаю изучать богословие.

– Рано или поздно он это сделает, сказал Портос.

– Скоро? сказал Арамис.

– Он ждет только одного обстоятельства, чтобы совершенно решиться и надеть рясу, которая у него под мундиром, сказал один мушкетер.

– Чего же он ждет? спросил другой.

– Он ждет, когда королева даст Франции наследника престола.

– Не шутите этим, господа, сказал Портос: – благодаря Бога, королева еще таких лет, что это может случиться.

– Говорят, что г. Бокингем во Франции, сказал Арамис с лукавою усмешкой, которая придала оскорбительный смысл этой, по-видимому, простой фразе.

– Друг мой, Арамис, вы ошибаетесь, сказал Портос: – ваш ум увлекает вас всегда слишком далеко; худо было бы, если бы вас услышал де-Тревиль.

– Вы хотите учить меня, Портос, сказал Арамис, и в кротком взгляде его сверкнула молния.

– Любезный друг, будьте мушкетером или аббатом, но не тем и другим вместе, сказал Портос. – Помните, Атос сказал вам недавно, что вы гнетесь на все стороны. Ах, не сердитесь, пожалуйста, это бесполезно; вы знаете условие между вами, Атосом и мною. Вы бываете у г-жи д’Егильон, и ухаживаете за ней; вы бываете у госпожи де Боа-Траси, двоюродной сестры госпожи Шеврёз и говорят, что вы в большой милости у этой дамы. Боже мой! не признавайтесь в вашем счастье, у вас не выпытывают вашей тайны, зная вашу скромность. Но если вы обладаете этою добродетелью, для чего ж не соблюдаете вы ее в отношении к ее величеству. Пусть говорят, кто и что хочет про короля и кардинала, но особа королевы священна, и если говорить о ней, то надо говорить только хорошее.

– Вы, Портос, притязательны как Нарцисс.

– Предупреждаю вас, отвечал Арамис: – вы знаете, что я ненавижу наставлений, кроме тех, которые говорит Атос. Что же касается до вас, любезный, то перевязь ваша слишком великолепна, чтобы можно было верить вашей строгой нравственности. Я буду аббатом, если мне вздумается; покуда я мушкетер, и потому говорю что мне придет в голову, и в настоящую минуту скажу, что вы выводите меня из терпения.

– Арамис!

– Портос!

– Ей, господа, господа! закричали окружающие.

– Де-Тревиль ожидает г. д’Артаньяна, прервал слуга, отворяя дверь кабинета.

При этом объявлении, во время которого дверь кабинета оставалась отворенною, все замолчали, и среди всеобщего молчания молодой Гасконец прошел вдоль передней в кабинет капитана мушкетеров, радуясь от всего сердца, что вовремя ускользнул от последствий этой странной ссоры.

Де-Тревиль был в самом дурном расположении духа; несмотря на это, он вежливо встретил молодого человека, который низко ему поклонился. Приветствие молодого человека, напомнившее ему своим беарнским выговором его молодость и родину, вызвало на устах его улыбку; воспоминание об этих двух предметах приятно человеку во всяком возрасте. Но, подойдя тотчас к передней, и сделав д’Артаньяну знак рукой, как будто прося позволения прежде покончить с другими, он закричал, постепенно возвышая голос:

– Атос! Портос! Арамис!

Два известные уже нам мушкетера, Портос и Арамис, отделились немедленно от группы и вошли в кабинет, дверь которого тотчас за ними затворилась.

Выражение лиц их, хотя не совсем спокойное, но полное достоинства и покорности, удивило д’Артаньяна, видевшего в этих людях полубогов, а в начальнике их Юпитера Олимпийского, вооруженного всеми своими перунами.

Когда два мушкетера вошли, дверь за ними затворилась, и говор в передней, которому это обстоятельство дало новую пищу, начался снова; де-Тревиль раза три или четыре прошелся по кабинету молча и нахмурив брови, вдруг остановился перед мушкетерами, окинув их с ног до головы раздраженным взглядом, и сказал: