Шрифт:
Глядя в него, она забывала свои сны. Небо полностью вытесняло из нее Пропасть.
Но ночь каждый раз приходила снова, а с ней возвращалось и Падение.
И каждый раз после него она чувствовала себя разбитой. Особенно с правой стороны.
Завтра ее ждет важный день… Возможно, завтра она все наконец выяснит – Медведь повезет ее в клинику на полноценное обследование. Теперь и он уверился в серьезности происходящего с ней. А потому ей нужно уснуть, чтобы набраться сил.
Она закрыла глаза.
И Падение вновь началось.
4
Медведь проснулся от чьих-то приглушенных всхлипываний. Сперва он не понял, откуда исходит звук. Единственным плачущим существом в их квартире могла оказаться Ангел (чтобы он плакал – да ни за что!), но ее не было в постели рядом с ним. Медведь потер рукой глаза и осмотрелся – да, подушка смята, простыня с ее стороны кровати сбита, будто бедняжка всю ночь с кем-то боролась, но Ангела на месте нет. Он приложил ладонь с отпечатку, оставленному ее телом в гнезде простыней – холодные… Ее уже давно нет на месте… И тут он увидел, как прямо перед ним, за спинкой в ногах кровати, мелькнула знакомая взъерошенная макушка. Медведь переполз ближе к тому краю и свесил голову вниз. Ангел сидела на ковре, обняв колени и прижавшись спиной к деревянному изножью.
– Родная моя, что случилось?
– Н-н-н-ичего, оставь меня в покооо-о-е…
Теперь, не боясь его разбудить, а отчасти, вероятно, и стыдясь того, что он стал свидетелем ее горя, Ангел плакала совсем как ребенок, некрасиво размазывая слезы и сопли по всему лицу, безудержно и потерянно, постанывая и задыхаясь, словно случилось что-то равнозначное концу света и ничего больше нельзя исправить, и никого больше нельзя спасти...
– Эй… - он осторожно протянул руку и тронул ее за левое плечо, - Ангел мой, ну успокойся… Я понимаю, поверь мне, прекрасно понимаю, каково тебе сейчас. Знаю, что тебе больно и страшно, но поверь – пожалуйста, поверь мне, сегодня мы точно выясним, что с тобой не так, я все сделаю, чтобы найти способ помочь тебе….
Все эти аргументы он приводил сотни раз за последние три дня, но вот только в них не то что Ангел – он и сам уже не верил. Опухоль на ее спине все росла и росла, буквально на глазах, и у него, при всем врачебном опыте, не осталось больше никаких предположений о ее происхождении…
Сегодня им предстояло УЗИ и, может быть, рентген. А может быть, и биопсия… Он боялся даже предполагать, что потребуется сделать, чтобы разобраться… Но точно знал, что сделает все, чтобы спасти ее. А договориться в больнице он всегда сможет. Конечно, он даже не глава отделения, да и еще не так много лет в этой клинике проработал… Но ради нее он все сделает. Будет умолять, подкупать, отрабатывать ночные смены – что угодно…
Однако сейчас он совершенно ничего не мог сделать, чтобы просто успокоить ее. И это бессилие мучило его, уничтожало, растирало в пыль, изводило сильнее, чем сам вид ее слез…
Казалось, прошла целая вечность, пока он собирался с духом для новой попытки:
– Родная, солнышко мое, ну пожалуйста, успокойся… Давай, поднимайся, - он уже встал с кровати и теперь пытался оторвать ее от пола. – Давай же, нам пора собираться, иначе мы сегодня вообще никуда не попадем, а нам ведь это не нужно, верно? Нам наоборот нужно как можно скорее поехать в клинику…
Последнее слово вызвало новый поток слез и завываний, начавшая было вставать Ангел снова рухнула на пол и сжалась в комочек, пряча от него и всего мира мокрое лицо.
– Любимая, ну давай…
– Н-н-е-е-е-е-е-ет….
– Да что же такое! – впервые за эти дни он перешел на крик. – Я не представляю уже, что мне делать! В больницу ехать ты отказываешься, то есть, помочь тебе не разрешаешь, а как утешить тебя, я просто не имею больше ни малейшего понятия!
Она испугалась его. Он редко кричал, особенно на нее… Плач слегка утих, но плечи все еще содрогались, а ее лица все еще не было видно за завесой всклокоченных темных волос. Вот только он чувствовал, что всем своим существом она только что отвернулась от него. Медведю стало стыдно.
– Прости, ну прости меня… - Он опустился на ковер рядом с ней. Теперь оба сидели лицом к окну, но она смотрела в пол, а он – в потолок.
Долгое время они молчали. Это было даже приятно – молчать вместе. Тишина лучше любого разговора способствовала примирению. Чем наговорить лишнего и ранящего, лучше просто сесть рядом и помолчать. И постепенно все встанет на свои места, сердца успокоятся, гнев уйдет, боль отпустит. И снова сидящий рядом человек будет для тебя самым родным и близким, самым дорогим и хрупким, которому ты ни за что на свете не причинишь боль.
Так случилось и теперь. В последний раз вытерев нос тыльной стороной ладони, она порывисто вздохнула и повернулась к Медведю. Даже такая, как в тот момент – с мокрыми щеками, липкими руками, распухшими красными глазами и носом, спутанными волосами – даже такая она была самой красивой на свете. И Медведь разорвал бы в клочья любого, кто посмел бы на это возразить хоть слово.
– Прости меня… Просто мне страшно… Ты себе просто представить не можешь, до чего же мне страшно…
– Родная…