Шрифт:
— Пах, пах! — объясняет мальчик. — Фу ты, какая бестолковая. Пах, пах! — вскидывает он руки на манер словно стреляет.
Но вот девочка закивала головой, побежала в дом, через минуту вернулась — в руках дробовое ружье.
— Ну, поняла наконец-то.
Протянула Галия Гришатке ружье — хотел же, так стрельни.
— Куда бы стрельнуть? — рассуждает Гришатка.
А Галия схватила с его головы шапку и подбросила вверх. Вскинул Гришатка ружье — бах! Мимо.
— Тьфу ты!
Тогда ружье взяла Галия.
«Ах, так! — думает Гришатка. — Ну на — промахнись и ты». Подбросил он шапку высоко-высоко. Ушла та в небо метров на двадцать. На секунду повисла. Растопырилась зонтом и снова к земле.
В это время раздался выстрел.
Не задела дробь мерлушковые бока, не затронула — угодила в самый малиновый верх. Вышибла. Только его и видели.
— О-ох! — вырвался вздох у Гришатки.
На следующий день с рассветом отряд Хлопуши покинул сельцо Иргизлу. Едет Гришатка, голове холодно. Прикрывает он темя рукой, сокрушается:
— Эх, эх, и чего хвастал! Чего не сдержался. Царскую шапку испортил. Ну и девчонка!
Гришаткину беду первым заметил дядя Митяй:
— Э, чего там у тебя? Чего руку-то тянешь и тянешь?
Подъехал Хлопуша. Всплеснул руками:
— Дитятко, да где это ты?! Где же верх твой малиновый?
Гришатка молчал, не признавался. Однако потом рассказал.
— Ах она такая, разэтакая! — гудел великан. — Да как она посмела забижать государева человека? Ах, ах! Ну, мы ей покажем!
— Да я сам виноват, — пытался защитить Галию Гришатка.
Однако Хлопуша не слушал его.
— То-то я смотрю: глаза у нее так и бегают, так и бегают. Да ты не горюй, Гришатка. Мы тебе на шапку новый поставим верх. Еще лучше будет. Желаешь — атласный. Желаешь — парчовый. Хочешь, садись верхом на коня, — неожиданно предложил Хлопуша.
Поменялись они местами. Рад Гришатка до смерти. Вот научится ездить верхом — берегись, Галия!
В отличие от Хлопуши, дядя Митяй оказался на редкость сварлив. То ему сено в санках плохо подмощено, то кони тихо бегут, то Гришатка все время вертится.
— Неспокойный я очень, — сознавался дядя Митяй. — Душа у меня в раздражении. А почему? Жизнь извела, Гришатка.
Дядя Митяй хотя ростом и мал и с виду хил, зато по рукам сразу видать — человек рабочий. Руки у него широкие, совками, цепкие. И аппетит хороший. На первой же остановке умял целую баранью ногу и не крякнул. Куда только лезет?
— Наголодались мы на заводах, — смущаясь, объяснял дядя Митяй.
На восьмой день к вечеру, проехав с начала пути без малого триста верст, путники приблизились к поселку Авзяну.
— Тут он и будет, Петровский, рода Демидовых, наш, стало быть, завод, — сообщил дядя Митяй.
За эти дни отряд Хлопуши вырос до ста пятидесяти человек. То в степи к нему примкнуло сорок человек конных башкир, то, откуда ни возьмись, появилась целая толпа безоружных крестьян, потом в лесу, уже почти у самого Авзяна, присоединилось человек пятьдесят углежогов.
— Постой с людишками тут, — предложил дядя Митяй Хлопуше. — Заночуй. А я вмиг слетаю в Авзян, упредить надобно.
Утром дядя Митяй вернулся.
— Сполнено, — заявил он Хлопуше. — И пушки есть, и мортиры — целых три штуки, и ядра в большом количестве. И людишки работящие нас ждут. Вот так-то.
— Благодарствую, — произнес Хлопуша.
Заводской люд встретил Хлопушу торжественно. И не только потому, что он был посланцем самого царя императора, но и потому, что сам Хлопуша произвел на всех огромное впечатление.
— Ух, батюшка, да и ты-то порченый! — кричали люди, завидя безносое лицо Соколова. — Видать, и тебе не сладко пришлось в жизни.
— Не сладко, не сладко, работнички, — отвечал Хлопуша. — Да что было — прошло, миновало. Нынче все круто в другую сторону. Царь Петр Федорович, долгие лета ему, нынче всех нас, сирых и битых, великий заступник. Ура царю-батюшке!
— Ура! — кричали работники.
Собралось их на заводской площади тысячи две. Изможденные, лица в дыму и копоти. Одежонка — рвань. Стоят, смотрят воспаленными глазами на огромную фигуру Хлопуши, ловят каждое слово.
Тут же на площади был оглашен манифест Пугачева. Говорилось в нем, что царь-батюшка дарует рабочим людям всякие вольности и шлет им свое царское благословение.