— Давай без пошлостей, на душе и так кошки скребут, что делать не пойму, на что решиться.

— О душе вспомнила, как раз вовремя! Не принимала она детей его, отторгала вместе с фикалиями. Чуяла, что это за люди.

— Ладно, давай не ссориться, не затем просила тебя приехать сюда.

— Так я ведь не ссориться с тобой приехал, за тысячу километров. Думал, что на романтическое свидание, а вышло, видишь оно как…

Ты же мне сказала, в Сентябре, что выкидыш случился. Я ведь, по простоте душевной, так и подумал, что в ванной на корточки присела, поднатужилась, зевнула, булавкой ковырнула, ну, в общем, и все дела…

— Ну-у-у!!!… (с таким это сказано протяжным придыхом, с такими изумлённо округлившимися глазами и мотанием головой из стороны в сторону) ну, ни образования, ни воспитания, ни черта у тебя Симашов, кроме кобелиного инстинкта и желания похохмить. Только этот казарменный юмор он с друзьями хорош.

— Наташка, прости, пожалуйста, я ведь не на тебя зол, на глупость вашу женскую! Сначала говоришь одно, потом выясняется совсем другое. Оно-то ведь и к лучшему, все-таки плод любви, а так был бы на тебе грех не смываемый.

Она вдруг подняла голову с моей груди, уставилась на меня не моргающим взглядом своих зелёных глаз. Смотрела долго, холодно, потом сказала: «С жизнью не тебе расставаться и не тебе про чью-то глупость говорить».

Сказала точно, как кинжал в плечё воткнула, хорошо, что интонация тёплая, значит, ещё любит. Поди пойми, что у неё на уме. Да на уме у всех одно и тоже: жизнь свою устроить, поудачней замуж выйти. Нет… ну чтоб за такого недомерка, это ж, сколько бабла его отец твоему отвалил, какие при этом аргументы и факты приводил, чтоб он письма мои прятал. Это он тебе последнее отдал, типа не писал я тебе, а остальные ликвидировал. Отдал потому, что стыдно стало, вдруг. Спровадил замуж доченьку, в хорошие руки отдал, семья богатая, жених перспективный. Что там не срослось ещё, так оно слюбится, стерпится. Собственный дом у молодожёнов, жигуль «шестёрка», в доме всё есть. А ведь ей ещё любовь подавай!

— Олежек, ты там с кем разговариваешь? Через меня смотришь, через мои глаза, а не на меня и не в меня, а ещё куда-то. Мне страшно стало. С тобой всё в порядке? Или чего не доброе надумал? Смотри глупостей не наделай, я ведь ещё однозначно не решила с кем мне остаться с ним или с тобой, но точно только не одной.

Я смотрел в её глаза и спрашивал себя: Сколько я без тебя протяну? Да разве жизнь это будет? Нет, это уже будет не жизнь, а существование с регулярным возлиянием, крыльев уже не будет, будут только крылышки, да и те опустятся. Человеку тогда уже не до полётов высоких, он по земле ползает, в грязи копошится. Нет уже ни сил, ни желания в небесах летать, не для кого и не для чего. Ни сил, ни желания, ни стремления, остаётся лишь одна досада и разочарование. Вот и думай сама, если меня не будет, так зачем же мне подлецов оставлять? Пусть сгинут во тьме навечно, откуда пришли туда и уйдут.

Мои грустные размышления прервались Наташкиным продолжением нашего диалога.

— Гриша за мной так настойчиво ухаживал, такие песни под гитару пел. Я про него всегда всё отцу рассказывала, как да что у нас с ним.

— Песни он тебе пел это точно, торопился успеть заполучить тебя до моего возвращения из армии и всё ж на полмесяца опередил. А теперь поразмысли, как он у твоего батюшки снискал такое расположение всего за несколько месяцев, ведь полгода даже не прошло с того момента, как вы познакомились до того как поженились.

— Ну да, отец как-то медлил, не торопил меня, хотел, что бы я осенью к тебе в гости съездила. Он всегда говорил: «В Москве до врачей ближе».

— Гриша мне предложение сделал, дату свадьбы назначил. Твоих писем не было, вот он и не захотел свадьбу расстраивать твоим последним письмом.

— Ладно, что былое ворошить, как оно там было. Только помни всегда: купили они тебя, как товар на базаре, и ни когда об этом вслух не скажут, потому, что подлость совершили. Кто ж добровольно признается, что падла он? Ни кто и ни когда! Других обвинять только будут во всех грехах. Ворон — ворону глаз ни когда не выклюнет и подлец всегда покроет подлеца.

— Крепко ты по ним прошёлся, остынь, одни мы здесь с тобой.

После этих её слов я крепко прижал Наташку к себе, стиснув что было сил, чтобы уже больше не отпустить её ни куда и ни когда.

— Ты что?… Поосторожней, всё ж не вдвоём!

Улыбнувшись: — А ты говорила одни. (Смех, улыбки, поцелуи.)

— Ладно, заговорились мы с тобой, я всё же на учёбу сюда приехала, пойду обратно в класс лекцию конспектировать. Ещё полтора часа занятия будут длиться, ты по городу погуляй, а потом подходи. Только не опаздывай и ко входу близко не подходи, что б нас ни кто вдвоём не видел. Лучше вон там меня жди, у тех деревьев, здесь у них большой сквер, туда ни кто из наших не заходит, все сразу на трамвай и разъезжаются кто куда.

На том и разминулись часа на два, она пошла обратно в класс,

учиться, а я пошёл осматривать близлежащие местные достопримечательности. И как оно ни странно третье строение, после вокзала и павильона «Цветы Украины», которое я посетил по приезду в стольный град Киев, был Православный Храм. Тогда я ещё не был крещёным человеком, но вопросами религии и веры интересовался всегда.

Я бродил по просторному храму почти один, вечерняя служба ещё не началась. Вошёл в один из залов, подошёл к большой иконе, она как будто сама меня позвала. С неё на меня смотрела молодая девушка, они с Наташкой были наверно одного возраста. Я ощутил какое-то странное ещё не знакомое чувство. Вдруг стало спокойно, куда-то ушли все мои заботы, тревоги, переживания, это было какое- то странное состояние, будто я в ином мире, где нет ни забот, ни печали, ни ненависти, ни зависти, ни подлости, это было что-то совсем другое, отличное от нашего мира. Вот она Благодать Господня, снизошла на меня.