Я не рассчитывал на аудиенцию в ближайшее время, но, видимо, на этот раз печать царицы все же возымела свое действие. Спустя четыре дня после возвращения Ирод принял меня в своем доме. Я заранее попросил знакомого торговца, чтобы он передал мой подарок через час после начала аудиенции. При въезде Ирода в город я в общем-то и не увидел его, теперь же он предстал передо мной, приветливо улыбающийся, и легким кивком ответил на мой глубокий поклон.

— Я приветствую тебя, Олимп из Александрии, и хотел бы извиниться, что заставил тебя так долго ждать.

Это был человек, о котором говорили, что он погубил себя, войдя в историю. Он был строен, среднего роста, хорошего сложения. На бронзовом от загара лице с правильными чертами выделялись миндалевидные глаза и высокий гладкий лоб. Щеки и подбородок скрывала лишь короткая черная бородка. Это было необычно для высокопоставленного иудейского сановника: здесь вокруг все были бородачами. Возможно, этим он хотел подчеркнуть, что он не иудей. Этот человек излучал силу и достоинство. Взгляд его был спокоен и тверд, но при этом странно пуст, может быть, оттого, что зрачки были совершенно незаметны в черноте его глаз. Он протянул руку и спросил:

— Где послание твоей царицы?

Все смотрели на меня с любопытством: Ирод, оба чиновника позади него и даже телохранитель у двери.

— Согласно воле царицы, я должен передать его устно и, если ты позволишь, без свидетелей.

Он оглядел меня, делая вид, что раздумывает.

— Хорошо, я согласен. Может быть, мне стоит позвать моего брата, тетрарха Фасаила. Но нет, не надо, я потом все ему сообщу.

Я сказал все, что следовало, и, учитывая положение дел, был готов к тому, что Ирод высокомерно высмеет это. Но я плохо его знал. Он с вежливым вниманием выслушал меня спокойно и до конца.

— Это надо обдумать, Олимп, — сказал он. — Очень заманчивое предложение: объединить наши земли, так чтобы они находились под властью одного правителя — досточтимой царицы Клеопатры, — разумеется, с согласия Рима и под защитой его оружия. Я стал бы тогда проконсулом Иудеи, — заранее можно сказать, что Рим согласится с этим, — а это не намного меньше, чем тетрарх. Однако, дорогой Олимп, пока твоя царица обдумывала это решение, колесо истории уже повернулось дальше — не без нашего участия, конечно, но — позволь мне такое сравнение — мы при этом приложили разве что мизинчик.

Он приветливо улыбнулся, с готовностью изображая человека, которого фортуна неожиданно одарила своими милостями.

— Как ты знаешь, мой уважаемый отец, наместник Антипатр, после смерти Цезаря выступил в поддержку претора Кассия, и мы, его сыновья, соответственно тоже. Но ведь каждый может заблуждаться. Теперь мы исправили свою ошибку, и несмотря на ревностные старания синедриона очернить нас перед Антонием, первосвященник Гиркан был настолько умен, что предложил назначить тетрархами меня и Фасаила.

Он улыбаясь воздел руки, будто это безмерно поразило его. Я дерзко поинтересовался:

— То, что члены синедриона не особенно умны, они доказали уже своим приговором против тебя. Все в стране были рады избавлению от этого произвола разбойников, но вместо заслуженной благодарности тебе пришлось покинуть страну. Ты тоже признаешь за ними право на заблуждение?

Казалось, его вовсе не смутил мой несколько неподобающий вопрос.

— Я признаю это право за отдельным человеком, а не за собранием из семидесяти одного мужчины. Они могли бы посовещаться и прислушаться не к глупцам, а к наиболее умным из них. Ну, там видно будет.

При последних словах лицо его изменилось: из-под спокойной вежливой маски на мгновение проглянула хищная волчья морда с оскаленными клыками и сверкающими глазами. Мне послышалось даже легкое угрожающее рычание, или мне это только показалось?

Он снова приветливо улыбнулся.

— Таков мой ответ, Олимп. А теперь я тоже возьму на себя роль посла и передам тебе известие от Марка Антония. Он приглашает твою царицу, досточтимую Клеопатру, провести лето в Тарсе, на Киликии. Так как Цезарь теперь мертв, необходимо вновь обсудить отношения между Римом и Египтом. Твоей царице предстоит нелегкое дело, но с ее тонким политическим чутьем она наверняка найдет верное решение.

Это было сказано очень вежливо, но его черные как ночь глаза подозрительно сверкнули. Что в них мелькнуло — ирония? А может быть, радость или даже злорадство? Я не знаю. Возможно, удовлетворение от того, что его зерно надежно упрятано в амбарах, в то время как Клеопатре вновь предстоит бороться за свою страну. К счастью, появление посыльного избавило меня от ответа.

Ирод искренне обрадовался подарку. Его лицо просияло, и он в изысканных словах выразил свою благодарность и похвалу. Я решил воспользоваться этим благоприятным моментом.