– Да задолбал ты с этим киллером! — я взрываюсь неожиданно, бью кулаком по столу так, что стаканы подпрыгивают. — Не убил я этого Гумилева! Наоборот, спас!

– А я тебя и не обвиняю, — спокойно говорит Маратыч. — Ты поступил как настоящий солдат. И… — он делает паузу, закуривает новую сигарету, — для настоящего солдата у меня есть настоящее дело. Это будет решением всех твоих проблем, Артем.

– Что за дело?

– Солдатская работа. В мире немало мест, где она востребована.

– Наемником, что ли? — я разочаровано кошусь на «Soldier of fortune».

– Да не смотри ты на него! — раздражается Маратыч и спихивает журнал на пол. — Наемник — тот же киллер. А я тебе про солдатскую работу толкую. Людей защищать.

– А в чем разница-то?

– Давай выпьем…

Мне, сказать по-честному, уже хватит. Народная мудрость не зря утверждает: «Неосторожный опохмел ведет к длительному запою». Я в одном шаге от этого самого запоя. Но толковище у нас с Маратычем пошло серьезное. Молча киваю — давай, мол.

Проглотив водку, тренер несколько секунд буравит меня глазами.

– Я, Артем, по образованию… по первому образованию — врач. Доктор. Хирург, — Маратыч прикладывает скрюченные пальцы ко лбу, изображая крест.

Я удивленно отставляю стакан. Вот это новость! Спрашиваю:

– А как же вы… ну, в армию?

– Случайно. Почти случайно. В начале шестидесятых, может знаешь, в Африке пошел «парад суверенитетов». Бывшие колонии становились независимыми государствами. Наши им помогали — где техникой, специалистами, где — оружием и военными советниками. А уж про медицинскую помощь и говорить нечего. Ну, вот я вместе с однокашником моим Пашкой Калюжным и отправился в такую чудесную страну Мозамбик — на подмогу местным врачам.

– Мозамбик? Это же… — припоминаю я.

– На побережье Индийского океана, напротив острова Мадагаскар. Райское место. Горы, реки, леса. Не джунгли, а такие… Просто леса. Местные их миомбо называют. Саванны тоже есть. Слоны, жирафы, носороги, буйволы. Все, как положено в Африке. И люди…

– Что — люди?

– На гербе Мозамбика, на нынешнем гербе, изображен автомат Калашникова. О чем это говорит?

Я молча киваю. Все ясно. Люди-звери.

– В Мозамбике гражданская война шла тогда. Наши, ну, партизаны, контролировали север. Против них воевали правительственные войска и как раз наемники. Рейды, засады, сожженные деревни… В общем, как сейчас говорят, движуха.

Я снова киваю. А Маратыч начинает рассказывать про затерянный в миомбо госпиталь, про полных и медлительных медсестер из местных, про бойцов повстанческого движения ФРЕЛИМО, которые охраняли госпиталь и которых старший лейтенант Журавлев, куратор советских врачей из Первого главного управления отдела КГБ, называл «эбонитовым взводом».

– Мы поспорили, что он из нас с Калюжным бойцов подготовит за месяц. Ну, тренировались каждый день, — Маратыч вздыхает. — Вот только завершить обучение не успели. Но если бы не этот старлей, не сидел бы я здесь с тобой. Помню, стояла темная ангольская ночь, в джунглях перекликались ночные твари. Журавлев бесшумно возник в дверном проеме тесной комнатенки, где под пологами спали мы с Калюжным, и сказал коротко, шепотом, но с такой интонацией, что мы сразу вскочили: «Подъем!». Налетел ветер, и длинные листья пальм за открытым окном принялись шуршать, точно морской прибой. Артем, давай-ка махнем не чокаясь… А потом я доскажу….

Я разливаю остатки водки. Не чокаясь — это значит «за помин души». Стало быть, вся эта история закончилась неважно.

Маратыч нюхает кусочек черного хлеба, закуривает. Вообще раньше он не курил. Обычно в его возрасте уже бросают, а тут вон как — садит одну за одной. Лишний раз убеждаюсь, что жизнь у моего тренера — не сахар.

– В общем, разбудил он нас. Я шепотом спрашиваю, мол, что случилось? И Стечкина табельного вытаскиваю из-под подушки. Пистолеты эти, громоздкие и тяжелые, мы с Калюжным получили в первый же день по приезду и с тех пор ни разу не воспользовались ими.

– Эбониты слили, гады. Еще вечером, — одними губами произнес Журавлев и еле различимое в темноте лицо его потемнело еще больше. — Наемники в госпитале. Здание окружено, окна под прицелом. В палатах… резня в палатах. Будем пробовать уйти. Делайте, как я. И тихо!

Калюжный был уже на ногах. На цыпочках мы выбрались в длинный госпитальный коридор. В самом конце его, у стола дежурной сестры, горела крохотная лампочка, питавшаяся от автомобильного аккумулятора. Там, за пятном желтоватого света, находилась дверь, ведущая наружу. Я поразился тишине, плотной, ватной тишине, царящей повсюду. Старлей между тем шептал:

– Они рассредоточились. Дверь держат трое, еще человек семь добивают больных, остальные в оцеплении. Остальных врачей зарезали во сне. Ну, пошли…

Когда мы приблизились к столу — пистолеты наготове, липкий пот заливает глаза — увидели дежурную, которая мирно спала, положив курчавую голову на руки. Столешница лаково блестела в электрическом свете, белый халат топорщился на округлых плечах. И вдруг до меня дошло, что дежурная вовсе не спит, а лак на столе — это ее кровь.

В проеме, ведущем в основное помещение госпиталя, мелькнула какая-то тень, потом еще, и еще.