Он почувствовал мое замешательство и помог мне, взяв мои руки в свои и массируя ими свои живот и грудь, так что я поняла, что мое желание коснуться его было подходящим. Я начала ласкать его, и мы занялись сексом. Он потянулся, чтобы положить меня сверху, но теплая ванная неожиданно превратилась в настоящую парилку, так что я вылезла из воды, взяла полотенце, вышла и легла на кровать. Он подошел и сел рядом со мной.

“Что тебе нравится?” – спросила я.

“Мне нравится абсолютно все”, – ответил он. Он показал на поларойдовский коллаж у нас над головой. “Все эти люди – мои друзья. Ты – тоже мой друг. И я хочу, чтобы все вы узнали друг друга, чтобы все мы поддерживали связь.”

Потом он подарил мне в знак любви украшение и попросил носить его. Это было для него типично; его “особые” люди по всему Лондону носили Кэлвиновские драгоценные камни. Я пообещала ему это, а потом опрокинула на кровать и взяла его.

Я доставила Кэлвину много приятных моментов в ту ночь; я так и собиралась. Я не хотела, чтобы у него закралось малейшее сомнение в том, что я была весьма способной молодой женщиной, серьезной во всех областях, а не только в сексе – в последнем он участвовал непосредственно – но и в своих театральных амбициях, в музыкальном бизнесе, в намерениях работать с ним, серьезной в преданности, которую я ему предлагала. Пойми он это, рассчитывала я, он может, возможно, завязать со мной профессиональные отношения. Возможно, он даст мне работу.

Работа с американской корпорацией развлечений была именно тем, в чем я нуждалась, то есть, не совсем тем, чего я ХОТЕЛА, но в конце концов вполне преемлемой. Она могла облегчить мне достижение двух моих непосредственных целей, а именно: во-первых, остаться в Лондоне и, во-вторых, получить доступ в театральный мир.

Театр был самой важной для меня целью, но и самой труднодостижимой. Я была совершенно без ума от театра с тех пор как поступила в колледж, и я долго и тяжело трудилась, чтобы развить свое мастерство как актрисы, сценариста и режиссера на любительском уровне. Но на моем пути возникло уже одно большое препятствие: хотя я очень легко могла получить место в любой хорошей драматической школе, мой отец наотрез отказался финансировать такое образование, настаивая, чтобы я вместо этого изучала что-нибудь “практическое”. Теперь же появилась еще более устрашающая преграда: теперь я не была одновременно НИ выпускницей театральной школы, НИ британской гражданкой, а это, по законам “Эквити” – британского профсоюза актеров – означало, что я НЕ могу профессионально выступать в театре в Британии. Более того: как обладательница всего-навсего студенческой визы я вообще не могла легально работать ни на какой работе в Британии, не говоря уж о той, о которой я действительно мечтала.

Таким образом, прямой путь был для меня отрезан, открыта только окольная дорога. Если, размышляла я, какая-нибудь американская компания согласится одновременно спонсировать меня и поможет пробиться в шоу-бизнес, это было бы просто сказочно, разве нет?

Не знаю, был ли расчет важной частью Кэлвиновского сознания в ту ночь. Я почему-то сомневаюсь, учитывая то, что я с ним проделывала. Но я уверена, что он уже очень скоро сообразил, каким именно образом ему лучше всего использовать меня в своих целях, согласно его “мы все связаны”-схеме.

Кэлвин уже заполучил Дэвида Боуи в сексуальном смысле, теперь он хотел заполучить его и в деловом отношении. Он хотел подписать его на “Меркури Рекордз”. Но для этого он должен был сперва убедить своего кабаре-любящего босса Лу Райзнера, что такой странный поп-авангардный товар, как Дэвид, может продаваться. А затем ему нужно было объегорить Дэвидовского менеджера, этого ужасающего Кена Питта.

Будучи связанной с Дэвидом интимными отношениями, я могла помочь в обоих поставленных задачах.

Помню мой первый вечер в “Раунд-Хаузе”, включавший в себя еще две новинки: мое первое лицезрение Дэвида Боуи во плоти и мой первый рок-концерт. Странно, но факт: хотя поп-музыка была важной частью жизни для меня, как и почти для всех людей моего возраста в западном мире, мне ни разу еще не пришло в голову купить билет на концерт и присоединится к толпе. Впрочем, я и в этот раз не покупала билета; Кэлвин и Лу провели меня по проходке за кулисы.

“Раунд-Хауз” стал для меня откровением, как и его посетители. Так ВОТ где собираются по вечерам сливки общества из Ноттинг-Хилла и с Кингз-роуд – самые большие модники! Это было что-то вроде лондонского “Филлмора” – форум для самых выдающихся артистов и место, где ты мог подключиться к нужной толпе. И действительно, здесь собрались они все: длинноволосые блондинки и афро-брюнетки в прозрачных юбках и тончайших индийских саше повязанных вокруг груди; типы на высоких каблуках, в бархатных плащах и широкополых соломенных шляпах, украшенных лентми и полевыми цветами или же в цилиндрах с приколотыми значками и иконками; или – уже тогда, в предметаллические годы! – ужасно бледные личности, облаченные в черное, окутанные облаком тайны, опасности и эротизма. Вы, как бы, тут же понимали, что эти люди умеют хорошо трахаться. Они – словно черные вороны в стайке райских птичек. Я их сразу заметила. Всегда замечаю.

Дэвидовское выступление идеально вписывалось в атмосферу “Раунд-Хауза”. Оно было напористо, умно и по-своему “заоблачно” в настоящем фолки-триппи смысле. И, хотя он тем вечером выступал в составе трио Физерз – с Джоном Хатчинсоном и Хермионой Фартингейл, – сразу было ясно, что это ЕГО шоу. Вы называете это харизмой? Я называю это силой.

И, необходимо повторить, он был исключительно хорошеньким. Просто прекрасен: его волосы, подстриженные и завитые тугими маленькими колечками, обрамляли лицо падшего ангела; его тело – гибко и сильно, мускулистые ноги танцора в откровенно обтягивающих брюках; необыкновенно сексапильная жопа; удивительно естественная грация. Стоило мне оценить его как перформера (не как потенциального партнера) – в конце концов, моя непосредственная работа! – и я тут же присоединилась к усилиям Ли подписать его на “Меркури”. Я сразу же увидела, что он определенно этого стоит. Чудесный человек, подумала я. Сердца фэнов будут трепетать.

Хермиона, его подружка, тоже была очень мила. Одна из тех классических английских красавиц с бледными чертами и пышными рыжими волосами. Почти такого же роста, как Дэвид – пять футов десять дюймов [177,5см] – она тоже была гибкой, грациозной и физически харизматической. Она была классически натренированной балериной, и это означало, что в репертуаре группы был сделан упор на танец. Дэвид построил все действие вокруг ее талантов. Думаю, он действительно любил ее. По крайней мере, она действительно была ему нужна.