— Так почему же он, как вы утверждаете, очутился в столь затруднительном положении?

— Ах, вам и это непонятно? Да, разумеется, потому, что сегодня утром к нему примчался из Версаля курьер и сообщил, что вечером сюда прибудет король со всем своим окружением и, следовательно, дворец нужно подготовить к их приему!

«А! — подумал я про себя. — Значит, Мейе и его товарищи довели дело до конца!»

Старик ложно истолковал мое молчание.

— Вы поражены этим известием? Стало быть, вы настолько не осведомлены, что даже не знаете о походе черни на Версаль и о цели этого похода?

Я чуть не крикнул моему собеседнику, что несколько больше, чем он, знаю о деяниях этой «черни» и мог бы рассказать ему об этом такие подробности, что у него наверняка заныла бы поясница. Но я, само собой, ничего подобного не сказал и лишь заверил, что о походе и его цели мне известно.

— Так вот, — продолжал старик, — представьте, сударь, себя на месте господина Мика! Как бы вы поступили?

— Я приказал бы подмести пол, почистить ковры и расставить мебель.

Приятель господина Мика захохотал. Оп смеялся заразительно и так долго, что рабочие за это время почти успели разрушить деревянный барак, примыкавший к павильону Марсан.

— Послушайте, мой милый, наивный юноша, — заговорил старичок, вдоволь насмеявшись, — послушайте, что я вам расскажу. Это будет небольшой экскурс в историю, но вам он наверняка принесет пользу. Итак, дворец Тюильри, как вы, очевидно, знаете, служил королевской резиденцией во времена Екатерины Медичи, но утратил эту роль уже в годы Людовика XIV, после постройки Версаля. С начала царствования предшественника нынешнего короля двор больше не появлялся в Тюильри, и замок мало-помалу стал заселяться новыми жильцами. Прежде всего, сюда въехали некоторые придворные, чья служба требовала их постоянного присутствия в Париже. Потом, когда Лувр оказался переполненным артистами и художниками, которым король еще раньше уступил этот дворец, многие из них тоже переместились в Тюильри. Затем сюда начали проникать всякие случайные квартиранты: вельможи, проигравшие в карты свои отели, знатные дамы, брошенные мужьями, заслуженные инвалиды и пенсионеры короля. Так как вскоре для всего этого скопища жильцов помещение оказалось слишком тесным, начались интриги и склоки. Один жаловался, что у него нет кухни, и захватывал соседнюю комнату, другой прорубал свою лестницу, чтобы не спускаться через квартиру соседа, третий разворачивал часть крыши, чтобы осветить свою мастерскую. Таким образом, под бесконечные крики и ссоры возводились новые перегородки, проделывались коридоры, устраивались антресоли, чуланы и погреба. Тюильрийский дворец превратился в настоящий шестиэтажный город, завоеванный пестрым и шумным войском, не прекращавшим баталий и стычек и после завоевания. Впрочем, поверьте мне — а я бывал там неоднократно, — Тюильри не представлял собой завидного местопребывания. Поскольку скученность была невероятной, летом люди задыхались от зноя и отсутствия воздуха, зимой замерзали в неотапливаемых квартирах. И вообще дворец руинировался на глазах, словно дожидаясь часа, когда он сможет рухнуть. Стены, перекрытия и кровлю никто не ремонтировал. В конце семидесятых годов остановились башенные часы центрального павильона; они не починены и по сей день. В довершение всего дворец оброс уродливыми деревянными пристройками — лавками, конюшнями, складами, которые в совокупности совершенно загородили Тюильри со стороны Карусели — их-то сейчас, как вы видите, и доламывают… Надеюсь, теперь вы понимаете, почему господин архитектор-смотритель сегодня утром имел все основания для того, чтобы лишиться рассудка…

— Понимаю… Но как же он вышел из этого невозможного положения?

— Действуя радикальными мерами, мой милый. Свирепо радикальными, которые вы, кстати сказать, застали лишь на их последнем этапе. А если бы вы пришли сюда часа на два раньше, то увидели бы и услышали другое… Впрочем, слышите крики из дворца? Так это последние вспышки сопротивления, остаточные явления, как говорят врачи… Боже!.. Какой здесь стоял гвалт, какие стопы и вопли, какие проклятия раздавались еще совсем недавно!..

— Почему?

— Да потому, что за несколько часов нужно было выселить несколько тысяч человек! Вы бы видели, как это проделывалось! Вооруженные жандармы попросту выбрасывали ревущих обитателей дворца, точно так же, как и весь их скарб, а в это время столяры снимали перегородки, штукатуры заделывали изъяны степ, маляры белили закопченные потолки, а паркетчики чинили и выравнивали испорченные полы!

— Куда же, однако, девались все выселенные из дворца?

— Кто куда. Одним, более высокопоставленным, пообещали квартиры, других отправили в пустые казармы, третьим выплатили деньги, ну а четвертым, наиболее голосистым, предоставили бесплатное жилье в ближайших тюрьмах!..

Я узнал, что хотел и что мог узнать. По правде говоря, все это произвело на меня такое удручающее впечатление, что оставаться здесь не захотелось, да и к тому же непрерывный грохот раскалывал мне голову. Я поблагодарил старика и представился ему. Он вежливо приподнял шляпу и назвал свое имя:

— Франсуа Гослен, главный архивариус Тюильри…

…Протиснуться обратно сквозь толпу было не легче, чем пробраться на площадь. Но я проделал это довольно успешно и, лавируя во встречном потоке, кое-как добрался до улицы Ансьен-комеди. Мейе, конечно, дома еще не было. Я поднялся к себе и снова упал на постель. Вероятно, я проспал довольно долго; во всяком случае, когда Жюль разбудил меня, солнце уже клонилось к закату.

Прежде чем я успел вымолвить слово, мой друг воскликнул:

— Умираю от голода! Если не хочешь созерцать мой хладный труп, ставь на стол все, что есть!..

Я позвонил, и мадам Розье весьма расторопно выложила наши дневные запасы. Мейе с жадностью набросился на них. Страдая от любопытства, я молча ждал.

Только покончив с кофе, Жюль откинулся на спинку дивана, перевел дух и удостоил меня взглядом.

— Все кейфуешь, бездельник! Сколько же, однако, можно нежиться?..

— Да не томи душу, рассказывай!

— Рассказывать?.. Было бы что… Мы как в воду глядели: если бы не удалось принять всех мер, сейчас бы я наверняка не сидел рядом с тобой, а революция, возможно, справляла бы свои похороны…

— Так они все же осмелились?..

— И еще как! Лафайет отправился к королю, затем говорил с национальными гвардейцами и народом, всех заверил в полной безопасности и… отправился спать! Недаром отныне народ величает его «генералом Морфеем»: он проспал все, проспал вполне добросовестно. Первые выстрелы начались в шесть утра. Эта сволочь, лейб-гвардейцы, стреляли из окон дворца и с балконов, в то время как два их отряда, выйдя через боковые двери, рассчитывали напасть врасплох на спящих. Но, к счастью, уже никто не спал. Толпы народа, национальные гвардейцы Лекуантра, все, кто был во дворе и на прилегающих улицах, кинулись на врагов… Вот тогда-то положение радикально изменилось. Двое мерзавцев были убиты тут же, и головы их водрузили на пики. Остальные в панике кинулись во внутренние покои дворца. Мы — за ними… Что тут началось, и сказать тебе не могу. Ясно одно: всем бы им крышка, если бы не офицеры национальной гвардии, выступившие посредниками. Вот тогда только и изволил ««проснуться» Лафайет, чтобы призвать к «спокойствию» и «порядку».