Передачу не повторили, зато наступило лето.

В конце июня ко мне пришел полосатый жираф Алик. Ночью.

Ночь была светлая, в открытое окошко бросала отблески желтая заря. Если сидеть на подоконнике, можно даже читать без электричества. Ну я и почитал немного «Одиссею капитана Блада». Потом лег.

И раздался тихий стук.

В полусумерках я разглядел Алика. Это он стучал деревянными копытцами. Вышел из-за книжного шкафа и пошел к моей постели.

Вы же знаете — во сне человека не удивляют никакие странности. И я не удивился, только почему-то слегка опечалился. Алик подошел и положил голову мне на грудь.

— Здравствуй, — прошептал я. — А где Веранда? То есть Вероника…

Алик молчал. Он ведь не умел говорить своим нарисованным ртом. В глазах-пуговках отражалась заря, и похоже было, что это блестят слезинки.

— Ты что, Алик? Что-нибудь случилось?

Полоски на его шее казались черными. Он по-кошачьи потерся головкой о мою грудь. И снова — стук-стук-стук — ушел за шкаф.

Я полежал с полминуты. Сердце стукало, как копытца Алика. Я вскочил, заглянул за шкаф. Пошарил. Никого там, конечно, не было.

Целый день потом я вспоминал этот сон. Сон ли? И почему так тревожно и грустно?

В девять вечера в «Новостях» передали, что какие-то экстремисты совершили еще один террористический акт. В дальнем городе Иерусалиме. На главном рынке. Взорвали там бомбу. Много раненых, в том числе и несколько русских туристов, которые так некстати оказались на этом базаре. А одна русская девочка погибла. Вероника Донцова, четырнадцати лет…

«Да нет же! — закричал я себе. — Это просто совпадение!»

Конечно, имя Вероника не самое распространенное, и фамилия Донцова — не Петрова или Сидорова. Но все же Вероник Донцовых немало на свете.

Да и как могла Веранда оказаться в Иерусалиме? Вроде бы семейство ее в поселке Сопелкино, со скандальным отчимом, не из тех, кто путешествует по заграницам.

Но тут показали фотографию…

…— Ты куда?! — закричала мама. — Скоро ночь на дворе!

— Я ненадолго!

Я ненадолго. Может быть, это и правда будет недолго по земным понятиям. А может быть…

Я выскочил на улицу. Никакой ночи, конечно, еще не было. Солнце зайдет лишь через час. А пока оно блестело в мокрых после недавнего дождика тополях. Листья тополей пахли так здорово! По-земному.

Господи, почему не живется на этой планете людям? Отчего этот мир такой вздыбленный, то и дело давится злостью?

Минька бежал мне навстречу. В старом, истрепанном своем желто-зеленом костюме, похожем на бразильскую футбольную форму. Минька заметно вырос, костюмчик его стал куцым.

— Слышал? — выдохнул он.

— Да.

— Ты думаешь, она теперь там?

А что я еще мог думать?

— Наверно… А где еще? Дорога-то туда знакомая…

— Тогда что? Прямо сейчас? — тихо спросил Минька.

— А чего тянуть? Клипер с тобой?

Минька вытащил из кармана плоский бумажный кораблик. У меня в кармане джинсов был такой же.

Меня вдруг взяла такая злость на Веранду! На эту швабру с вечно сырыми глазами!

Какая холера понесла ее в Иерусалим?! Вечно из-за этой дуры неприятности! Бросай теперь все и тащись в дальние дали! И еще неизвестно, вернешься ли…

Ну да, она спасла Кирилку. Но все равно…

А что «все равно»? Не хочется лететь? Боишься?

«Еще бы…» — сказал я себе. И спросил Миньку:

— Боишься?

— Ага, — тихо признался он. — А ты?

— Я… Минька, а как ты думаешь, другие слышали это!

— Не знаю… Лишь бы Кирилка не услышал. Кинется как сумасшедший. А ему… лучше не надо. Опять схватит какую-нибудь хворь…

«Ох, а сам-то ты…» — Я мельком прошелся по нему глазами.

Мы зашагали на пустырь, к тем буграм, где зимой катались на лыжах. Уже зацветал венерин башмачок, на цветах висели мелкие капли. Мы оба промокли в густой высокой траве. Минькины трикотажные шорты и рубашка облепили его, и теперь он казался совсем щуплым. И я наконец сказал то, что должен был сказать:

— Минь… тебе, наверно, незачем лететь. Я и один управлюсь. Как-нибудь вытащу эту ненормальную… А чего рисковать двоим…

И тогда впервые в жизни Минька Порох взорвался, как порох!

— Вот как дам сейчас по шее!

Это он-то даст мне по шее! Хотя и подрос, но все равно он мне лишь до уха и руки, как у Буратино. Я засмеялся. И сделалось легче.

Мы выбрались на то место, где зимой приземлялся Локки. Неподалеку торчал обломок стены с остатками штукатурки и полустертыми карандашными буквами: «Вовка ду…»