— И поэтому вы покинули судно немедленно.

— Прыгнул, — резко поправил он меня. — Прыгнул, заметьте! — повторил он, придавая этому слову какое-то особое значение. — Быть может, тогда я не видел. Но в этой лодке времени у меня было достаточно, а света сколько угодно. И размышлять я мог. Никто бы не узнал, конечно, но от этого мне было не легче. Вы и этому должны поверить. Я не хотел этого разговора… Нет… Да… Не стану лгать… Я хотел его, единственное, чего я хотел! Вы думаете, что вы или кто-нибудь другой мог бы заставить меня говорить, если бы я… Я не боюсь слов. И думать я не боялся. Я не собирался бежать. Сначала… ночью, если бы не эти парни, я, может быть… Нет, клянусь! Этого удовольствия я не намерен был им доставить. Они придумали целую историю и, пожалуй, в нее верили. Но я знал правду и должен был жить с нею, победить ее один. Я не хотел подчиняться такой проклятой несправедливости! В конце концов что это доказывало? Я hi.ni чертовски подавлен. Жизнь мне надоела, сказать вам по правде, но что толку было отступать таким образом? Я думаю… N думаю, что это не был бы конец…

Он ходил взад и вперед, но, произнеся это последнее слово, остановился передо мной.

— А как думаете вы? — спросил он пылко.

Последовала пауза, и вдруг я почувствовал такую глубокую и (›с (надежную усталость, словно его голос пробудил меня от сна п нернул из странствий по бескрайней пустыне, необъятность которой истерзала мою душу и истомила тело.

— Не был бы конец, — упрямо пробормотал он немного спустя. — Нет! Нужно было это пережить… одному пережить… ждать другого случая… найти…

Тихо было вокруг. Ни звука. Туман его эмоций простирался между нами, как будто взбудораженный его борьбой, и в просветы этой нематериальной завесы я четко видел его перед собой, взывающего ко мне, видел, словно символическую фигуру на картине. Прохладный ночной воздух, казалось, давил на мое тело, тяжелый, как мраморная плита.

— Понимаю, — прошептал я, чтобы доказать себе, что могу преодолеть овладевшую мною немоту.

— «Эвондэль» подобрал нас как раз перед восходом солнца, — заметил он. — Он шел прямо на нас. Нам оставалось только сидеть и ждать. — После долгой паузы он бросил: — Они рассказали свою историю. — И снова спустилось тяжелое молчание. — Тут только я понял, на что я пошел, — добавил он.

— Вы ничего не сказали? — прошептал я.

— Что мог я сказать? — спросил он так же тихо… — Легкий толчок. Застопорили судно. Выяснили, что оно повреждено. Приняли меры, чтобы спустить шлюпки, не вызывая паники. Когда была спущена первая шлюпка, налетел шквал и судно пошло ко дну… Как свинец… Что могло быть еще яснее… — он опустил голову, — и еще страшнее?

Губы его задрожали; он смотрел мне прямо в глаза.

— Я прыгнул — не так ли? — спросил он уныло. — Вот что я должен был пережить. Вся история значения не имела…

На секунду он сжал руки, поглядел направо и налево во мрак.

— Словно обманывали мертвых, — пробормотал он, заикаясь.

— А мертвых не было, — сказал я.

Тут он ушел от меня — только так я могу это описать. Я увидел, что он подошел вплотную к балюстраде. Несколько минут он стоял там, словно наслаждаясь чистотой и спокойствием ночи. От цветущего кустарника в саду поднимался в сыром воздухе резкий аромат. Он подошел ко мне быстрыми шагами.

— И это тоже не имело значения, — сказал он с непоколебимым упорством.

— Может быть, — согласился я, чувствуя, что понять его не смогу. В конце концов, что я знал?

— Погибли они или нет, но я не мог отступать, — сказал он. — Я должен был жить, не так ли?

— Да, пожалуй, если стать на вашу точку зрения, — промямлил я.

— Я был рад, конечно, — небрежно бросил он, словно думая о чем-то другом. — Огласка, — произнес он медленно и поднял голову. — Знаете, какова была моя первая мысль, когда я услышал? Я почувствовал облегчение. Облегчение при мысли, что эти крики… Я вам говорил, что слышал крики? Нет? Ну, так я их слышал. Крики о помощи… они неслись вместе с дождем. Воображение, должно быть. И, однако, я едва могу… Как глупо… Остальные не слыхали. Я их потом спрашивал. Они все ответили отрицательно. Нет? А я их слышал даже тогда! Мне следовало бы знать… но я не думал — я только слушал. Слабые крики… день за днем. Потом этот маленький полукровка подошел ко мне и заговорил: «Патна»… Французская канонерка… Привели на буксире в Эден… Расследование… Управление порта… Дом для моряков… позаботились о помещении для вас…» Я шел с ним и наслаждался тишиной. Значит, никаких криков не было. Значит, только воображение. Я должен был ему верить. Больше я уже ничего не слышал. Интересно, долго бы я это выдержал. Ведь становилось все хуже… я хочу сказать — громче.

Он задумался.

— И я ничего не слышал. Ну, что же, пусть будет так. Но огни! Огни исчезли. Мы их не видели. Их не было. Если б они были, я поплыл бы назад… вернулся бы и стал кричать… молить, чтобы они взяли меня на борт… У меня был бы шанс… Вы сомневаетесь? Откуда вы знаете, что я чувствовал?.. Какое право имеете вы сомневаться?.. Я и без огней едва этого не сделал… понимаете?

Голос его упал.

— Не было ни проблеска света, ни проблеска, — грустно продолжал он. — Разве вы не понимаете, что, если бы огонь был, вы бы меня здесь не видели? Вы меня видите — и сомневаетесь.

Я отрицательно покачал головой. Эти огни, скрывшиеся из виду, когда лодка отплыла не больше чем на четверть мили от судна, вызвали немало разговоров. Джим утверждал, что ничего не было видно, когда прекратился ливень, и остальные говорили то же капитану «Эвондэля». Конечно, люди усмехались. Один старый шкипер, сидевший возле меня на суде, защекотал мне ухо своей седой бородой и прошептал: «Разумеется, они /пут».

В действительности не лгал никто — даже первый механик, настаивавший на том, что огонь на ноке мачты упал, словно прошенная спичка. Во всяком случае, то была ложь не сознательная. Человек с больной печенью, торопливо оглянувшись через плечо, легко мог увидеть падающую искру. Никакого света они не видели, хотя находились вблизи судна, и могли объяснить это явление лишь тем, что судно затонуло. Это было очевидно и действовало успокоительно. Предвиденная катастрофа, так быстро наступившая, оправдывала их поспешность. Не чудо, что они не искали другого объяснения.