Напоследок мысли мои закружились вокруг старика Кольчугина. Хорош старик! Молодчина! Залез головой по самую шею в пасть зверя и действует! Вот это подлинно русская душа, советский человек!

И теперь мне ясно, зачем он приглашал меня в гости и предупреждал о молчании. Он намерен был передать меня подпольщикам. Только и всего! И получилось бы довольно забавно, особенно если бы меня прикончили. Ну ничего…

При выполнении задачи, которая на меня возложена, такие переплеты не только вероятны, но и вполне естественны.

День выдался морозно-звонкий, с чистым и ясным небосводом. С утра топили баню, и в ней поочередно, в порядке субординации, мылись обитатели Опытной станции. Из банной трубы струился витой столбик дыма. Черные вороны нетерпеливо, с деловым видом копались в куче золы, сереющей на снегу.

В бане хлопотал старик Кольчугин. Но топкой его дело не ограничивалось: Гюберт, Шнабель и Раух использовали старика как банщика, заставляя его натирать себе спины. Гюберт, подчеркивая свое знание России, парился до одурения.

Сейчас Фома Филимонович таскал в баню охапки дров, а я сидел на скамье возле дома и ожидал своей очереди. Ожидал и наблюдал за стариком, обдумывая, как похитрее обставить решительное объяснение с ним.

Кольчугин подошел ко мне и сказал:

— Через полчасика пожалуйте, господин хороший. Знатная сегодня банька вышла. Даже гауптман отблагодарил.

— А спину потрешь?
– спросил я.

— Можно потереть. А можно и веничком… березовым веничком. Куда лучше против мочалки. От всяких недугов освобождает.

— Гауптмана ты тоже веничком полощешь?
– поинтересовался я.

— Кто что любит, господин хороший.

— А воды хватит?
– спросил я, вспомнив, что в прошлый раз мне едва удалось домыться.

— Сегодня всем хватит. Солдаты натаскали. Давайте собирайтесь…

Он зашагал по деревянному настилу к бане, а я отправился к себе за мылом, полотенцем и бельем.

По дороге я заглянул к Похитуну. Он валялся в приступе хандры на своей разрытой, неопрятной постели, ворочался с боку на бок, охал, вздыхал, кряхтел и кашлял.

— Мылись?
– поинтересовался я, заранее зная, что он не мылся.

— Делать мне больше нечего!
– ответил Похитун и повернулся лицом к стене.

"Грязная тварь!" - подумал я.

Похитун был не в настроении разговаривать. Он вчера выпил всю мою водку и знал, что больше у меня нет. Знал он также, что в банный день я не хожу в город и что рассчитывать на угощение не приходится. Я отправился в баню.

В предбанник, совершенно темное помещение без окон, вместе со мной белым облаком ворвался холодный воздух. В лицо пахнуло теплом. Я захлопнул за собой дверь, накинул цепочку, задвинул защелку и начал раздеваться.

Фома Филимонович, раздетый, расхаживал по бане. В чугунном котле глухо клокотала закипавшая вода. Огонь из печи бросал золотые отсветы на стену и лавку, на которой я сидел. Перегоревшие березовые дрова излучали жар. Приятно попахивало смолой.

— Сейчас мы парку свежего поддадим!
– весело объявил старик, когда я перешагнул порог бани.

Я остановился. Фома Филимонович откинул железную дверцу, черпнул большим ковшом воду из бочки, нацелился и плеснул ее на накалившиеся камни. С шипением и свистом мощной струей вырвался сухой пар. Он заклубился под потолком, пополз в предбанник. Я присел на корточки.

— Могу еще подбавить, - сказал Кольчугин.

— Хватит и этого за глаза.

— Тогда пожалуйте, - пригласил старик.

Я нерешительно полез на полку, осторожно ступая на скользкие приступки.

— На гору! На гору!
– подбодрил меня Фома Филимонович, видя, что я замешкался на предпоследней приступке.

Я собрался с духом и залез на самый верх. Здесь было сущее пекло. Пар пробирал до костей, дышать было нечем. Но я не хотел терять репутации в глазах Фомы Филимоновича, крепился и решил держаться до победного конца. Дед подал мне шайку с холодной водой. Черпая воду пригоршнями, я помочил грудь у сердца и затылок. Немного полегчало.

Фома Филимонович наблюдал за мной, стоя у стены.

— Ну, как оно?
– осведомился он.

— Хорошо!
– отозвался я.

И в самом деле, было очень хорошо. Я с детства питал неодолимую любовь к русской бане, любил побаловаться паром и испытывал сейчас подлинное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

— А еще можно и так, - заговорил дед.
– Распариться да в снежок… Поваляться, покататься да опять в баньку. Потом никакая хвороба не прицепится.

— Это уж слишком, - заметил я и поинтересовался: - А ты пробовал?